"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

перепачканных пылью, всегда предусмотрительно сделает крюк, если заметит на
дорожке вооружённого святошу богомола!
Перонель, напротив, чужда всякого страха. В дом она попала на
излечение - Анни нашла её в траве умирающей от голода, шуба у неё скромного
серого цвета, но отменного качества короткий, как бархат, шелковистый ворс
тает под рукой и отливает на солнце серебром. Ничего общего с расфуфыренными
сомнительными иностранцами, к примеру с пёстрыми, как попугаи, португалками.
Две чёрные полоски вокруг шеи, по три браслета на передних лапах, крепкий
хвост, изысканная форма головы и удивительной красоты изумрудные глаза - они
смотрят на вас в упор, нахально и ласково, уголки приподняты и словно
подведены; если Перонель рассердится, её не заставит отступить ни сам
Бог-Отец, ни даже я. Она мурлычет, лижется, кусается, выпускает когти, и
весь дом пляшет под её дудку. Как-то недавно Анни сказала про неё:
- Перонель похожа на мою золовку Марту, только симпатичней.
Перонель непоседлива и шумна, Казамена всегда наполнена её голубиным
воркованием или пронзительным мяуканьем. Когда загораются лампы, она шалеет
от восторга, рвёт газеты, таскает клубки, потом, видно, напяливает незримые
сапоги-скороходы и принимается по-жеребячьи носиться галопом по комнате,
прыгает на стол и тут же становится кроткой, как овечка, трётся крепким лбом
о наши подбородки, лижет щёку Анни шершавым, как зубная щётка, языком, а
моей головой пользуется как ступенькой, чтобы запрыгнуть на камин.
Она любит меня, а я не могу забыть свою Фаншетту... у белоснежной
бедняжки Фаншетты была чудесная душа современной провинциалки, ко всему на
свете она относилась исключительно добросовестно! Спала богатырским сном,
любила погулять, ела с аппетитом, добычу могла выслеживать часами. И
всего-то ничего - подумаешь, куриная косточка, может, чуть острее других, -
а хватило: золотисто-зелёные глаза налились кровью, когти беспомощно
царапнули воздух, разодрали белое раздувшееся, как у голубя, горло - и
Фаншетты не стало!.. В прошлом остались папа, Фаншетта и Мели - я обогнала
их и пошла дальше, правда, ушла не слишком далеко...
Незадолго до того, как оставить меня. Мели вдруг резко сдала, на неё,
как на святую Литвинну, навалились все мыслимые и немыслимые хвори: спину
согнул ревматизм, ноги отекли, она оглохла, ослепла, что-то там ещё, так
что, узнав о её смерти, все с облегчением вздохнули: "Отмучилась!"
Мой великолепный батюшка, мой отец с трёхцветной бородой, окончил дни
свои среди книг, бах!.. и клюнул носом, может, по рассеянности - ему ничего
не стоило забыть пообедать или завязать галстук. Мне трудно было смириться с
его смертью, ещё несколько дней его красивый, так звучно ругавшийся голос
эхом разносился по дому, и я всё бродила из помещения в помещение, как та
упрямая собака - знает, что хозяин уехал, но всё же проверяет, открывая
мордой двери, каждую комнату: "Здесь нет. Может быть, в соседней? Тоже нет.
Тогда, наверное, он вошёл в ту, первую, пока я искала в этой. Надо
посмотреть ещё раз..."

Одно за другим приходят письма от Рено, а дни всё короче и короче. Мой
дорогой в конце концов приобрёл трогательную привычку всех больных, которым
обеспечен заботливый уход, проявлять запоздало повышенное внимание к своим
внутренним органам: они вдруг открывают для себя, что у них есть печень,
желудок, и увлекаются определениями, которые абсолютно ни о чём не говорят.
В письмах то и дело проскальзывают специальные термины, теперь уже он