"Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). На росстанях [H]" - читать интересную книгу автора

соответствовавшие ее мыслям и чувствам. Сколько раз подчеркивала пани
подловчая, что она очень уважает Лобановича и считает его как бы за родного!
Нескладно и запинаясь говорила она о непослушании, своевольство Чэся,
подчеркивая, что ей, как мачехе, очень трудно с ним справиться, но она
терпеливо несет свой крест и незаслуженно терпит из-за мальчугана.
Говорила пани подловчая" тихо, задыхаясь и бросая боязливые взгляды в
ту сторону, куда пошел пан Баранкевич. В нескладных, болезненных и робких
словах было много недосказанного; в них чувствовался страх и стыд за эту
исповедь перед чужим человеком, чувствовалось смятение ее души, недовольство
тем положением, которое она занимала в семье подловчего. По ее мнению,
"происхождение и воспитание" давали ей право рассчитывать на лучшее.
Лобановичу неприятно было слушать эти жалобы, которые как бы ставили
его в положение судьи и вынуждали так или иначе вмешиваться в чужую жизнь, а
этого ему не хотелось. С другой стороны, ему жалко было эту женщину, -
очевидно, ей было здесь тяжело. Но вместе с тем какое-то враждебное чувство
по отношению к жене подловчего поднималось в душе Лобановича. Для него было
непонятно, почему она так покорно, без всякой борьбы, примирилась со своей
судьбой и не находит сил сбросить с себя этот "крест жизни".
- А скажите, пожалуйста, - не удержался однажды Лобанович, - что
связывает вас с семьей подловчего? Вы здесь, как говорится, вольная пташка.
Тяжело вам, вы чувствуете несправедливость - что же вам мешает бросить эту
жизнь и стать свободным человеком?
На лице жены подловчего отразился ужас. Такая мысль, как видно, ни разу
не приходила ей в голову. Неподвижная и молчаливая, сидела она за столом,
сжав руками голову. Потом улыбнулась какой-то кислой улыбкой, словно желая
сказать, что все это глупости и что об этом не стоило и разговор начинать, а
жить на свете вообще тяжело и надо мириться со своей судьбой. Лобанович
сказал тогда ей несколько ободряющих, сочувственных слов, желая рассеять
тяжелое настроение, простился и ушел из дома Баранкевича.
Еще один случай припомнился учителю.
Вскоре после описанного выше разговора зашла жена подловчего вечером к
нему. Она была сильно взволнована и заплакана.
- Простите, пожалуйста, что я зашла к вам, - проговорила она, - но я
вас очень уважаю и считаю вас за родного... Боже мой! Что мне делать? Что
делать? Нет больше сил терпеть!
Лобанович догадывался, что подловчий Баранкевич поднял в доме бурю, но
не стал расспрашивать свою гостью, а сама пани подловчая почему-то ничего не
говорила о том, что ее так расстроило, ни в чем не обвиняла мужа, а только
повторяла, что ей тяжело вообще.
- Что же вам посоветовать? - спросил Лобанович. - Если у вас есть куда
поехать, то что же, поезжайте. Я на вашем месте не примирился бы с такой
жизнью. Какая же это жизнь!
- Вы знаете характер пана подловчего?
- Я слыхал. Ну что же поделаешь, если у человека такой характер.
- Ох, мой паночку! Как трудно ему угодить! Ну, пускай я негодная, но
ведь он и первую жену в могилу вогнал, и меня вгонит. - Пани подловчая
плакала, - И все я виновата. Чэсь плохо ведет себя - я в ответе. То одно не
так, то другое не этак... Что бы ни произошло, все я виновата.
Лобанович не знал, что сказать, какой дать совет. Пани подловчая
выплакалась, излила всю свою печаль и горе и немного успокоилась. Улыбаясь