"Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). На росстанях [H]" - читать интересную книгу автора

торопилась домой. Такое невнимание с ее стороны обижало и оскорбляло
Лобановича. Ему хотелось, чтобы она скорее вернулась в Тельшино, не потому,
что он намеревался тотчас же одеться и побежать к ней. Нет, совсем нет! Он
твердо решил показать полное равнодушие к ее особе. Он даже несколько раз в
день пройдет мимо ее окон, но и головы не повернет в ее сторону и виду не
подаст, что она интересует его, что ему без нее тяжело и грустно. Он только
насладится своей местью, но и слова не скажет ей о своих переживаниях.
В праздничные дни Лобановичу приходилось еще хуже: больше было
свободного времени. Его тянуло на люди, но он твердо решил никуда не ходить.
Да и куда пойдешь? Курульчука нет, на Припять перебрался. Лобанович очень
жалел об этом. О Марине остались одни только чистые и приятные воспоминания.
Порой молодой учитель упрекал себя в том, что не познакомился с нею ближе.
Такая милая и славная девушка, и, вероятно, у нее прекраснейшее сердце. Что
же мешало ему стать ближе к Марине?.. "Эх, - сказал он сам себе, - так
лучше". К пану подловчему также не хотелось заходить, хотя он приглашает, и
прежде Лобанович никогда не отказывался сесть с ним за стол, чтобы хорошо
выпить и закусить знаменитыми литовскими колдунами.
Подвыпив, подловчий обычно приходил в хорошее настроение, вспоминал
свои молодые, холостяцкие годы, свой живой и горячий нрав, свою ловкость в
обращении с паненками.
- Я не знаю, что теперь за кавалеры, - презрительно говорил пан
Баранкевич, - ни рыба ни мясо. Я, бывало, на голове ходил. Подойдешь к
паненке и так и этак. Бывало, в морду тебе даст - ну и ничего. Разве это
позор для кавалера, если порой заработаешь от паненки по морде... Нет, надо
тебе, пане профессор, с панною Людмилой познакомиться, а то сидишь ты здесь,
как пень на дороге... Как-нибудь мы поедем с паном в Завитанки, надо же
немного расшевелиться да поучиться за паненками ухаживать.
- Куда уж мне соваться к завитанской красавице, - сказал Лобанович, -
возле нее и без того толкучка.
- Так что же? Гэ! Бывало, только и лезешь туда, где кавалеры кишат. Вот
в том-то и весь интерес, чтобы их оттереть, носы им всем натянуть и к себе
паненку привадить.
Подловчий не упускал случая поведать о каком-нибудь эпизоде, где ему
самому приходилось выступать в качестве удачливого кавалера, который брал
верх над всеми другими.
Пани подловчая, довольная и счастливая, слушала рассказы о
необыкновенных успехах своего грозного мужа и, словно не веря, говорила:
- Ну, ты уж скажешь!
- А мне что? - важно продолжал Баранкевич. Он был глубоко убежден в
достоверности своих рассказов и в правильности своей линии в любовных делах.
- Я не любил возле паненок киселем сидеть.
Потом подловчий подходил к музыкальному ящику, заводил те "кружки",
которые ему особенно нравились, и подпевал басом, размахивая в такт мелодии
рукой. Некоторые "кружки" заводились специально для того, чтобы отдаться
иным, грустным воспоминаниям далекого прошлого. Пан подловчий сидел тогда
хмурый, тяжело сопел и о чем-то думал. Посидев немного, он поднимался и шел
в свою комнату на покой.
Лобанович обычно сидел еще несколько минут и выслушивал жену
подловчего. Она порывалась сказать очень многое, хотела открыть свою душу,
излить всю тоску, всю грусть свою, но никак не могла найти нужные слова,