"Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). На росстанях [H]" - читать интересную книгу автора

долго и напряженно. При этом он покачивал головой и часто терял надежду
отыскать эту пропавшую деталь. Тогда он снова брел в волость и нес на своем
лице явственную печаль.
Детские голоса все звонче и сильнее доносились в квартиру учителя.
Лобанович ощущал легкое волнение: в этот день лицом к лицу встретится он с
теми детьми, которые поручаются ему и моральную ответственность за которых
он должен взять на себя. Разные мысли о школе занимали Лобановича и прежде,
теперь они захватили его еще с большой силой. Простое выполнение школьной
программы не могло удовлетворить его, и свое главное назначение как учителя
Лобанович определял так: пробудить в своих учениках и вызвать к деятельности
критическую мысль, чтобы к каждому явлению и факту она подходили с вопросами
- как возникли они, в чем их причины. И вообще, чтобы ко всему подходили
сознательно. В этом пробуждении критической мысли Лобанович видел зачатки
великого социального сдвига, залог того, что народ сумеет проложить себе
просторную дорогу к новым формам жизни. Если человек начнет размышлять,
доискиваться причин положения, в котором он находится, то, вероятно, не
примирится со своей судьбой и будет стараться отвоевать себе лучшее место на
свете. И если у человека откроются глаза, он сам себе выберет дорогу и сам
за себя будет держать ответ. Навязывать же людям свою волю, требовать от
них, чтобы они поступали именно так, а не иначе, мы не имеем права: кто
может поручиться за то, что мы не ошибаемся? Не случайно разные главари,
вожаки масс, которые увлекали силой и жаром своей убежденности человеческую
толпу и вели ее за собой, - вели только до того рубежа, за которым
начинались серьезные препятствия. Толпа не понимала этих препятствий,
преодолевать их у нее не было охоты. Руководитель-пророк с горечью в сердце
восклицал: "О слепая, ничтожная толпа, стадо скота!" А толпа кричала: "Ты
обманщик! Побить тебя камнями!"
Уже несколько раз посматривал учитель на часы: не пора ли ему в класс?
Правда, сегодня только начало, только сбор детворы; он пока что
познакомится с ребятами и запишет их в журнал. Все же на сердце станет
спокойнее: сделаны определенные, хоть и первые, шаги.
А дети, немного освоившись с обстановкой, начинали гудеть смелее и
веселее. Порой слышались их смех и крики, беготня по скамейкам. Некоторые
тихонько подходили к двери, ведущей в квартиру учителя, и с величайшим
любопытством заглядывали в щели. Время от времени забегали они и в кухню,
будто бы напиться воды. Робко топтались, озирались, а некоторые тихонько
спрашивали у сторожихи:
- А что, бабка, он сердитый?
И когда Лобанович показался в кухне, они, как мыши, завидевшие кота,
бросились наутек.
Сторожиха залилась веселым долгим смехом: ее очень насмешили дети и их
страх перед учителем. Она рассказала Лобановичу, как расспрашивали о нем
ученики, потирая свои уши, словно заранее примирившись с тем, что их будут
крутить и драть.
В классной комнате учеников было десятка два. Как только появился
Лобанович, они теснее сбились в кучу, словно испуганные овечки, и
поглядывали на своего учителя как на какое-то диво. Подавляющее большинство
их были новички. Все ученики были обуты в лапти, носили, как и старые
полешуки, суконные свитки, черные либо светлые. Рубахи на груди, как и у
родителей, были расстегнуты.