"Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). На росстанях [H]" - читать интересную книгу автора

лицом, но вместе с тем было в ее лице и нечто такое, что делало его
сердитым, злым, - вероятно, сказалось долгое ожидание суженого, которого
где-то задержали черти. Соханюк галантно подвел Лобановыми к дочери писаря.
- Лобанович, тельшинский педагог.
- Очень приятно, - сказала Мария Петровна. - Садитесь, пожалуйста.
Лобановичу показалось, что она кем-то разгневана. "Не Соханюком ли,
который ищет своего счастья не здесь, вблизи, а где-то за семь верст? Что-то
она с ним не очень ласкова", - подумал Лобанович.
- Ну как вам нравятся наши места? - спросила Маня.
- Ничего, место очень хорошее. Мне вообще нравится Полесье.
- А вот вашему коллеге оно нравится мало.
- Не скажите, - ответил Соханюк. - Если бы это было так, пять лет я не
высидел бы здесь.
- Когда-то нравилось, - сказала Маня и слегка вздохнула.
Вошла дочь писаря Саша, совсем не похожая на сестру. Она была
счастливее ее, так как имела жениха в лице местного урядника. Сразу же за
ней вошла и третья сестра, Нина. Самая младшая, Ольга, училась в городе, и
ее теперь не было дома.
Лобановичу было не по себе в компании девушек, ему не удавалось
поддерживать с ними разговор. Он только отвечал на их вопросы, отвечал
серьезно, что не нравится подобным барышням, привыкшим, чтобы их забавляли,
шутили с ними, болтали о разных пустяках, лишь бы смешно было.
- А вы поете? - спросила его Саша.
- Нет, пою неважно, - ответил Лобанович, и в его глазах блеснул едва
заметный смех. - За практический урок пения мне в семинарии наш Косточка еле
три с минусом поставил.
- Какая косточка? - удивилась старшая дочь писаря.
- Простите, не какая косточка, а какой Косточка, - поправил ее
Лобанович. - Был у нас такой учитель в семинарии, по фамилии Косточка,
который преподавал пение.
- Нет, - сказала Саша, - я не о таком пении спрашиваю. Вы могли
неудачно провести урок, но это не может помешать вам самим спеть, ну,
например, романс.
- Избавь меня боже, - засмеялся Лобанович, - чтобы я еще романсы пел! И
сам не пою и не люблю, когда кто-нибудь их поет. Другое дело - послушать
хороший хор.
После такого ответа дальнейшие расспросы о певческих способностях
Лобановича прекратились; замолчали паненки, молчал и он.
Между паненками и Соханюком начался разговор другого содержания - об их
знакомых, о погоде, словом, началось переливание из пустого в порожнее.
Некоторое время Лобанович слушал, а затем поднялся, извинился и стал
прощаться. Его не задерживали, хотя из вежливости попросили заходить.
"Дудки, - сказал сам себе Лобанович, выходя от паненок, - не скоро я
здесь буду".
Вместе с ним вышел и Соханюк.
- Ну, как вам, коллега, понравились паненки?
- Ну что ж, девчата как девчата. А то, что я не понравился им, так это
ясно.
- Почему вы так думаете?
- Тут и думать нечего. Прежде всего - не говорил комплиментов и не умею