"Якуб Колас (Константин Михайлович Мицкевич). На росстанях [H]" - читать интересную книгу автора

Обычно на экзамены собиралось пять-шесть школ. Лобановичу интересно
было наблюдать учителей разных типов. Они отличались друг от друга и по
своему внешнему виду. Тут можно было встретить прилизанного франта, ловкого
и галантного кавалера; были и относившиеся с явным пренебрежением к разным
условностям общественного приличия - носившие длинные волосы, щеголявшие
показным нигилизмом в знак протеста против своего бесправия и ничтожного
положения в обществе. Были и такие, что все осмеивали, на все смотрели
свысока и, прочитав Дрепера или Бокля, считали себя в высшей степени
образованными и начитанными и на волостного писаря смотрели уже так, как
ученый на какого-нибудь микроба. Люди же пожилые, женатые интересовались
больше хозяйством и куском хлеба, чем школами и науками; это были люди
покорные, считавшие своей обязанностью лишний раз поклониться начальству.
Само начальство - инспектор Христицкий - приехало час тому назад, но в
школу еще не пришло. Христицкий остановился у священника-"академика"
Прожорича, так как и сам он окончил духовную академию; у местного учителя
инспектор ночевал только тогда, когда не было где приютиться.
Учителя сидели в кабинете Трофима Петровича и говорили о том о сем,
преимущественно об экзаменах и об инспекторе. Одни считали его человеком, с
которым еще жить можно, другие доказывали, что он придира, из каждого
пустяка делает целое дело и вообще страшный бюрократ. Эти оценки в
значительной степени зависели от того, какие были у того или иного учителя
отношения с инспектором. Бросалась в глаза одна черта, общая для всех
учителей, - это особый бледно-землистый цвет лица, который можно наблюдать
только у тех, кто вынужден жить в подвалах и острогах. Делала их похожими
друг на друга и специфическая семинарская закваска, которая с таким трудом
выдыхается из учителя - воспитанника семинарии.
- Идет! - кто-то из учителей увидел в окно инспектора.
Все слегка вздрогнули, поправили манишки и галстуки, а Лобанович даже
вскинул плечи, чтобы поднять свой "лапсердак", как успели назвать этот
важный "официальный" род платья. Действительно, к одежде молодого учителя
больше подходило слово "лапсердак", чем "сюртук", так как сшита она была на
человека шириной с аршин в плечах и на полторы, а то и на целые две головы
более высокого, чем Лобанович. Кроме того, на сюртуке виднелись кое-какие
пятна, происхождение которых можно было бы объяснить неосторожно упавшими
каплями верещаки [Верещака - белорусское национальное кушанье]. Тем не менее
даже и такой "лапсердак" с чрезмерно низко опущенной талией все же больше
соответствовал важности момента, чем какой-нибудь задрипанный пиджак
деревенского учителя.
Среди учителей произошло некоторое движение. Здесь уже многое надлежало
принять во внимание: нужно было не показать своего страха перед инспектором,
не поздороваться так, чтобы другим бросилось в глаза, что он заискивает
перед начальством, угождает начальству, но угодить хоть немножечко все же
нужно было и вместе с тем не уронить и собственного достоинства.
Инспектор вошел, как царь, важный, строгий и с таким видом, словно он
держал в руках вожжи и следил, чтобы вдруг не понесла, как испуганная
лошадь, неразумная планета, на которой мы живем. На лице у инспектора
отражалась необычайная озабоченность, мысль его была так сильно занята
каким-то важным делом, что он даже не имел времени посмотреть на того, кому
подавал руку. Не успев присесть, он сразу же обратился к Трофиму Петровичу с
чисто деловыми вопросами: имеются ли письменные принадлежности, все ли