"Жан Кокто. Белая книга" - читать интересную книгу автора

Я выскочил вон и скатился по лестнице, Альфред за мной.
На улице я остановил таксомотор. Крикнул адрес, вскочил в машину и,
когда она тронулась, оглянулся.
Альфред стоял неподвижно перед дверью гостиницы. По лицу его катились
крупные слезы. Он простирал ко мне руки; он звал меня. Под скверно
выкрашенными волосами его бледность была особенно жалкой.
Первым моим побуждением было постучать в стекло, остановить шофера.
Перед лицом этого сиротливого горя казалось немыслимым трусливо вернуться
под родительское крылышко, но я подумал о цепочке, о ноже, о бегстве,
присоединиться к которому будет уговаривать меня Роза. Я закрыл глаза. И
даже теперь, стоит мне закрыть глаза в таксомоторе, возникает маленькая
фигурка Альфреда с мокрым от слез лицом под шевелюрой убийцы.
Поскольку адмирал был болен, а моя кузина в свадебном путешествии, мне
пришлось возвращаться в Тулон. Скучно было бы описывать этот чарующий Содом,
на который небесный огонь обрушивается безвредно в виде ласковых солнечных
лучей. Вечерами снисходительность еще более сладостная затопляет город, и
как в Неаполе, как в Венеции праздничная толпа кружит по площадям,
украшенным фонтанами, ларьками с бижутерией, вафлями, тряпками. Со всех
концов земли ценители мужской красоты стекаются полюбоваться моряками,
которые фланируют поодиночке или группами, отвечают улыбками на подмигивания
и никогда не отвергают любовных предложений. Соль ночи преображает самое
каторжное отродье, самого зачуханного бретонца, самого дикого корсиканца в
высоких цветущих дев, декольтированных, покачивающих бедрами, которые любят
танцевать и без тени смущения уводят партнера в подслеповатую портовую
гостиницу.
Одно из кафе, где бывают танцы, содержал бывший кафешантанный певец,
обладавший женским голосом и выступавший в женском наряде. Ныне он носит
вязаные жилеты и перстни. Окруженный гигантами с красными помпонами, которые
боготворят его и которыми он помыкает, он крупным детским почерком, помогая
себе языком, пишет счета, которые жена его диктует с простодушным
жеманством.
Однажды вечером, ступив под кров этого удивительного создания, предмета
благоговейных забот его жены и его мужчин, я остолбенел на месте. В профиль
ко мне, облокотясь о механическое пианино, стоял призрак Даржелоса.
Даржелос-моряк.
Даржелосовской у этого двойника была прежде всего надменность,
небрежная наглость позы. Можно было разобрать золотые буквы: "Громобой" на
околыше его шапки, сдвинутой на правую бровь; шею обвивал черный шарф; на
нем были расклешенные брюки, которые в былые времена моряки носили
опушенными на бедра, и которые теперешним уставом запрещены на том
основании, что так носят сутенеры.
Где-нибудь в другом месте я бы никогда не осмелился подставиться под
этот высокомерный взгляд. Но Тулон есть Тулон; танец обходит препоны
неловкости, он бросает незнакомцев в объятия друг другу и становится
прелюдией любви.
Под музыку, всю в кудряшках-завлекалочках, мы танцевали вальс. Корпус
откинут назад, пах к паху, строгие профили с потупленными глазами отстают в
движении от плетущих кружево ног, иногда упирающихся, словно конские копыта.
Свободные руки грациозно занимают позицию, принятую в народе, когда выпивают
и когда писают. Весеннее головокружение овладевает плотью. Она прорастает