"Вольфганг Кеппен. Смерть в Риме" - читать интересную книгу автора

итальянская красота! Вдруг поднимается хохот. Они высмеивают старуху.
Сострадание всегда предстает в образе беспомощности. Старуха бредет с
трудом, опираясь на палку, она принесла кошкам поесть. Жратва завернута в
противный мокрый обрывок газеты. Это рыбьи головы. На измазанном рыбьей
кровью фото американский государственный секретарь и русский министр
иностранных дел пожимают друг другу руки. Оба, видимо, близоруки. Стекла
очков поблескивают. Поджатые губы симулируют улыбку. Кошки ворчат и
фыркают друг на друга. Старуха бросает сверток наземь. Головы обитателей
моря, отрезанные от трупов, продавленные глаза, побелевшие жабры, опаловая
чешуя - все это сыплется на бьющих хвостами, мяукающих кошек. Резко воняет
падалью, испражнениями, приторной старческой гнилью, гноем, и все эти
запахи, поднимаясь в воздух, смешиваются с уличными испарениями бензина и
приятным ароматом свежего кофе, который доносится из бара "Эспрессо" на
углу площади Ротонды. Кошки дерутся из-за отбросов. Ведь это борьба за
жизнь. Злосчастные твари, зачем они так расплодились! Кошек здесь сотни, и
все они голодают, они кровожадны, похотливы, они котятся, они больны, они
гибнут и пали так низко, как только можно пасть, будучи кошкой. Крупный
кот с мощным затылком и короткой шерстью желто-серого цвета злобно
властвует над более слабыми. Он бьет лапами. Распоряжается. Грабит. На
морде у него шрамы, оставленные борьбой за власть. Ухо прокушено - эту
битву он проиграл. Шерсть изъедена паршой. Дети нежно называют кота
Бенито.


Я сидел за алюминиевым столом на хрупком алюминиевом стуле и чувствовал
себя таким легким, точно вот сейчас меня ветер унесет; и я был счастлив -
по крайней мере убеждал себя, что это так, ведь я в Риме, в Риме, в Риме,
я сижу перед баром "Эспрессо", на углу площади Ротонды, и передо мной
рюмка водки. Водка тоже какая-то летучая, легкая, с металлическим
привкусом, словно ее варили из алюминия, - это граппа. Я пью ее, так как
прочел у Хемингуэя, что в Италии пьют граппу. Мне хочется быть веселым, но
я не весел. Мне тяжело. Может быть, из-за убогих кошек? Мы не любим видеть
нищету, а тут ведь пфеннигами не откупишься. В этих случаях я обычно не
знаю, как быть. Я отвожу глаза. Так делают многие, но меня это мучит.
Хемингуэй, видно, ничего не понимает в водках! У граппы какой-то
синтетический тухлый вкус. Как у водки с немецкого черного рынка во
времена инфляции. Однажды я выменял за десять бутылок такой водки картину
Ленбаха. Это был этюд к портрету Бисмарка, его приобрел фальшивый кубинец
в американском мундире. Водку перегнали из технического спирта для ракет
"Фау-2", которые должны были разрушить Лондон; выпьешь эту водку и так и
взовьешься, но это не страшно, ведь и Ленбах оказался фальшивым. Теперь у
нас в Германии "экономическое чудо" и хорошая водка. Итальянцы тоже пьют
хорошую водку, правда экономического чуда у них как будто нет.
Я рассматривал лежавшую передо мной площадь. Здесь явно совершался
обман государства. Молодая женщина торговала американскими сигаретами,
держа их в подоле грязного фартука. И мне опять вспомнились кошки. Женщина
была человеческой сестрой этих несчастных тварей, растерзанная,
растрепанная, в язвах. И она была-несчастной, опустившейся, и род ее тоже
слишком размножился, а похоть и голод привели к упадку. И вот она
надеялась разбогатеть, идя окольными путями. Она была готова молиться