"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

темно-зеленой бронзы - все это было нереальным, нереален мальчишка,
нереален щенок, нереален памятник; они были вымыслом, они были насквозь
прозрачны, эти созданные фантазией образы, от которых кружилась голова;
это были тени, и в то же время это был он сам, фантазер и мечтатель; между
ними и им возникла какая-то глубинная и недобрая связь, и самое лучшее
было бы очнуться с криком от этого сна. Огненно-рыжие волосы Эзры были
коротко подстрижены. Его маленький лоб под огненно-рыжей шапкой был
наморщен. У него было такое чувство, будто он лежит в постели в своем доме
в Санта-Ане. С монотонным шумом бились о берег тихоокеанские волны. Эзра
был болен. В Европе шла война. Европа была далекой частью света.
Несчастная земля античного мира. Часть света, овеянная страшными мифами. В
Европе была злая страна, а в алой стране был злой великан, _агрессор
Гитлер_. Америка тоже вела войну. Америка сражалась со злым великаном.
Америка была великодушна. Она сражалась за права человека. Каковы были эти
права? Обладал ли ими Эзра? Имел ли он право недоесть свой суп, уничтожить
своих врагов, ребят с северного берега, нагрубить отцу? У его постели
сидела мать. Она говорила с ним по-немецки. Он не понимал языка Генриетты
и все же понимал его. Немецкий был его родным языком, говоря точнее,
языком его родной матери, древнее и таинственнее, чем повседневный,
привычный и единственно принятый в их доме американский язык, и его мать
плакала, плакала в детской, оплакивая каких-то странных людей,
исчезнувших, обездоленных, угнанных, уничтоженных, и у постели больного
мальчика в Санта-Ане, штат Калифорния, появлялись прусско-еврейский
главный советник и его тихая кроткая Сара Гретхен, погибшие _в процессе
ликвидации_, и становились образами из детских и домашних сказок братьев
Гримм, такими же подлинными, такими же дорогими, такими же печальными, как
король Дроссельбарт, как Мальчик-с-пальчик, как Серый Волк и Красная
Шапочка, и все это было жутко, как сказка про можжевеловый куст. Генриетта
обучала сына своему родному языку, читала ему вслух немецкие сказки, а
когда ей казалось, что он уснул, она, глядя, как лихорадочно мечется во
сне ее мальчик, и беспокоясь за него, рассказывала себе самой сказку о
бабушке и дедушке, и, словно жужжание новейшего лингофона, обучающего
спящего человека иноязычным звукосочетаниям, Эзре в память западали
горькие немецкие слова, сказанные шепотом и со слезами в голосе. И вот
теперь он был в глухой чаще, в жутком волшебном лесу сна и сказки -
площадь с машинами была лесом, город - чащей: атака с воздуха оказалась
безрезультатной. Эзре предстояло выдержать бой на земле. У Хейнца были
длинные белокурые волосы, запущенные, всклокоченные. Он скривился, глядя
на модную американскую прическу Эзры, на его короткую стрижку "под
солдата". Он подумал: "Чего он воображает, я ему в глаз дам". - "Не
продаете ли вы собаку?" - спросил Эзра. Чувствуя себя неуверенно в языке,
он предпочел обратиться к Хейнцу не на "ты", а на "вы". Для Хейнца же это
"вы" прозвучало как лишнее доказательство заносчивости со стороны
незнакомого мальчишки, по праву занимавшего место в диковинной машине (не
то что Хейнц - его место в машине Вашингтона было весьма сомнительным),
это был отпор, соблюдение дистанции (ну, а может, может, это "вы" было на
самом деле барьером, защитным, специально воздвигнутым Эзрой, а не
языковой оговоркой?), и потому Хейнц тоже сказал "вы", и два
одиннадцатилетних мальчика, два зачатых в ужасах войны ребенка, вступили
между собой в чопорную беседу, как старосветские люди. "Вы намерены