"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

Бостоне, совсем как на окраине Бостона. Вероятно, другую Германию выдумал
профессор с кафедры германистики в их колледже. Его звали Кайзер, до
тридцать третьего года он жил в Берлине. Ему пришлось эмигрировать.
"Наверно, он испытывает тоску по родине, - думала Кэй, - ведь это
как-никак его родина, он и видит ее иначе, чем я, Америку он не любит,
зато здесь, он считает, одни поэты, здесь меньше поглощены делами, чем у
нас, однако ж его заставили отсюда уехать, почему? Он такой милый, и у нас
в Америке есть поэты, писатели, и, как говорит Кайзер, крупные писатели,
но какую-то разницу он все же видит: Хемингуэй, Фолкнер, Вулф, О'Нил,
Уайлдер; Эдвин живет в Европе, совсем порвал с нами, и Эзра Паунд тоже, у
нас в Бостоне жил Сантаяна, у немцев есть Томас Манн, но и тот в Америке,
даже забавно, и он в изгнании, а еще у них были Гете, Шиллер, Клейст,
Гельдерлин, Гофмансталь; Гельдерлин и Гофмансталь - любимые поэты доктора
Кайзера, и элегии Рильке, Рильке умер в двадцать шестом, кто же у них
теперь? Сидят на развалинах Карфагена и льют слезы, хорошо б улизнуть,
побыть без группы, вдруг я с кем-нибудь познакомлюсь, например с поэтом,
я, американская девушка, поговорю с ним, скажу ему, чтоб не грустил, но
Кэтрин от меня ни на шаг, прямо надоела, я уже взрослая, она не хочет,
чтоб я читала "За рекой, в тени деревьев", сказала, что такую книгу вообще
не надо было печатать, а, собственно, почему, из-за маленькой графини?
Интересно, а я смогла б вот так сразу?" - "Какой тусклый город, - думала
Милдред, - и как плохо одеты женщины". Катрин пометила в блокноте:
"Тяжелое положение женщин все еще слишком очевидно, равноправия с мужчиной
не достигнуто". Об этом она будет говорить в женском клубе штата
Массачусетс. Милдред думала: "Какой идиотизм - путешествовать с группой,
где одни женщины, представляю, как мы всем опротивели, женщина - слабый
пол, путешествие утомительное, а что видишь? Ничего. Который год подряд
впутываюсь в это дело, опасное семя, мучители евреев, на каждом немце
стальная каска, да где же все это? Мирные люди, бедны, конечно, нация
солдат, _не верь тому, кто говорит "без меня"_, Кэтрин не любит Хемингуэя,
зашипела как гусыня, когда Кэй взяла книгу, вот уж страшная книга, графиня
ложится в постель со старым майором, Кэй тоже легла бы с Хемингуэем,
только где же его отыщешь, вместо этого Кэтрин приносит ей перед сном в
постель шоколад. Кэй, душечка, ах, зеленые глаза, они сводят ее с ума, это
что такое? Ну, конечно, же, писсуар, такое вот вижу, а памятники
пропускаю, уж не обратиться ли к психиатру? Какой смысл? Слишком поздно, в
Париже на подобных местах - листы гофрированной стали, как короткие
повязки на бедрах у готтентотов, чтоб молодые люди не смущались, что ли?"


Зеленый свет. Мессалина ее заметила. Похотливая жена Александра. Эмилия
хотела ускользнуть, спрятаться, но попытка скрыться в туалет не удалась:
это был писсуар для мужчин, прямо на углу улицы. Эмилия поняла это лишь
тогда, когда увидела перед собой мужчин, застегивающих на ходу брюки.
Эмилия перепугалась, споткнулась, оглушенная аммиачными парами и запахом
дегтя, у нее в руках был тяжелый портплед, смешной потешный портплед
карикатуристов, еще немного - и она наткнулась бы на мужские спины, спины,
над которыми в ее сторону поворачивались головы, глаза, задумчиво
устремленные в пустоту, глуповатые лица, принимавшие удивленное выражение.
Мессалина не теряла из виду выслеженную жертву; она отпустила такси,