"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

раздраженно смотрела на движущийся поток.


В консульской машине, в беззвучно и плавно скользящем кадиллаке, в
экипаже богачей и в обществе богачей, крупных чиновников, политиканов,
преуспевших дельцов, если только все это не было иллюзией, в просторном,
сияющем чернотой катафалке мистер Эдвин переезжал перекресток. Его утомило
путешествие; он проделал его, правда, лежа, но не сомкнув глаз. Он уныло
всматривался в тусклый день, в незнакомую улицу. Это была страна Гете,
страна Платена, страна Винкельмана, по этой площади ходил Штефан Георге.
Мистер Эдвин мерз. Он вдруг почувствовал себя ненужным, брошенным, старым,
слишком старым, дряхлым стариком, каким он и был на самом деле. Всем своим
старым, но и теперь еще по-юношески стройным телом он вжался в мягкую
обивку сиденья, словно хотел уползти. Поля его черной шляпы терлись о
подушки, он снял шляпу, легкую как пушинка, изделие с Бонд-стрит, и
положил на колени. Длинные шелковистые седые волосы Эдвина были тщательно
расчесаны на пробор. Благородное лицо, в котором угадывались аскетизм,
самообладание и собранность, стало сердитым. Черты заострились, он стал
похож на старого хищного коршуна. Секретарь консульства и литературный
импресарио Американского клуба, посланные на вокзал встретить мистера
Эдвина, сидели впереди на откидных сиденьях, они нагибались к нему, считая
своим долгом вести с ним беседу и развлекать лауреата, знаменитость,
диковинное животное. Они ему указывали на мнимые достопримечательности
города, объясняли, где и когда состоится его доклад, болтали - создавалось
впечатление, будто уборщицы непрерывно шлепают мокрыми тряпками по
пыльному полу. Эдвин убедился, что эти господа говорят на самом обычном
жаргоне. Это его раздражало. Временами, приобщаясь к прекрасному, мистер
Эдвин любовно пользовался обыденной лексикой, но в устах благовоспитанных
господ, принадлежавших к той же, что и он, социальной среде (Моя
социальная среда, какая среда? одинаковое отношение ко всем, посторонний
наблюдатель, вне классов, вне группировок), этот жаргон, американский
язык, тягучий, как жевательная резинка, угнетал его, раздражал и злил.
Эдвин еще глубже забился в угол машины. Что несет он этой стране, стране
Гете, Винкельмана, Платена, что несет он ей? Они будут внимательны и,
возможно, мнительны, эти побежденные, они будут настороже, уже воспряв от
несчастья, пугливы и подозрительны - ведь они были на краю бездны,
заглянули смерти в глаза. Есть ли у него миссия, несет ли он утешение,
объясняет ли людское страдание? Он собирался говорить о бессмертии, о
вечности духа, о неумирающей душе западного мира - что же теперь? Теперь
его охватило сомнение. Его миссия была бездушной, его знание - избранным.
Да, избранным. Он вобрал его в себя из книг, он получил, собирая по капле,
экстракт из духа тысячелетий, он отбирал из всевозможных наречий; да,
избранным, ибо это был святой дух, отлитый в слова, драгоценные, избранные
слова, квинтэссенция, сверкающая, дистиллированная, сладкая, горькая,
отравляющая, целебная, почти объяснение, но объяснение одного лишь
исторического процесса, да и то, говоря по правде, объяснение весьма
сомнительное, отточенные, умные фразы, чувствительные реактивы и все же:
он прибыл с пустыми руками, без даров, без утешения, с ним была не
надежда, лишь печаль и усталость, нет, не апатия - пустота в сердце. Не
отказаться ли от выступления? Он и до этого видел разрушения, оставшиеся