"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

сейчас, ну, скажем, двадцать четыре года, а не восемнадцать, тогда в
восемнадцать лет я уже мог бы летать здесь, я мог бы здесь убивать и здесь
умереть, нам пришлось бы доставлять сюда бомбы, нам пришлось бы их
сбрасывать, мы зажгли б рождественскую елку, разостлали бы ковер, мы стали
бы для них смертью, ныряли бы в небо от их прожекторов, где это произойдет
и когда? Где я буду заниматься тем, чему научился? Где буду сбрасывать
бомбы? Кого бомбить? Этих или других? Тех, что дальше, или тех, что уже
позади, или еще кого-нибудь?" Земля над Баварией была затянута облаками.
Они летели в тучах. Приземлившись, они почувствовали запах сырости. На
аэродроме пахло травой, бензином, выхлопными газами, металлом и еще чем-то
новым, пахло чужой страной, это был запах пекарни, запах забродившего
теста, дрожжей и винного спирта, бодрящий, возбуждающий аппетит, а из
огромных городских пивоварен разило брагой и солодом.


Они шли по улицам, впереди Одиссей, великий король, маленький
победитель, молодой, крепконогий, безобидный, зверообразный, а за ним
Йозеф, ссохшийся, сгорбленный, старый, усталый и все же плут, и
плутоватыми своими глазками он сквозь стекла дешевых, как из больничной
кассы, очков смотрел на черную спину, смотрел с надеждой и доверчиво, он
исполнял приятное поручение, нес легкую ношу, звучащий чемоданчик,
"Bahama-Joe" с его переливами, "Bahama-Joe", с его оглушительной музыкой и
трескотней голосов, "Bahama-Joe", с трубами, ударниками, тромбонами,
визгом, и воем, и ритмом, который разрастался вширь и заражал девушек,
девушек, которые говорили себе: "Ну и негр, ну и страшила, до чего
бесцеремонный, нет, я бы не смогла", "Bahama-Joe", а другие рассуждали:
"Деньги-то у них есть, полно денег, солдат-негр получает больше, чем наш
управляющий, рядовой американской армии, у нас в школе все учили
английский, Союз немецких девушек, можно ли выйти замуж за чернокожего?
Закона об осквернении расы в Штатах нет, зато травля, ни в один отель не
пустят, смуглокожее потомство, дети оккупации, несчастные малютки, и сами
не поймут, кто они такие, они-то не виноваты, нет, я бы не смогла!" -
"Bahama-Joe", - наяривал саксофон. Перед витриной обувного магазина стояла
девушка, в стекле она увидела отражение проходящего мимо негра, она
подумала: "Вон те лодочки на высоких каблуках пришлись бы мне впору, если
б это было можно, конечно, тело у этих парней что надо, отличные мужчины,
видела как-то на ринге, наш-то потом совсем раскис, а тому хоть бы что" -
"Bahama-Joe". Они шли мимо пивных и забегаловок, солдатам союзных армий
вход был запрещен, а из-за деревянных загородок выползали наружу зазывалы,
валютчики, хапуги: "Эй, Джо, доллар не обменяешь? Как насчет бензина, Джо?
Эй, Джо, девочку не хочешь?" Они уже сидели за столиками, обсуждали товар,
тянули лимонад. Кока-колу, отвратительный кофе, вонючий бульон, постельный
смрад, еще не отмытый запах вчерашних объятий, припудренные пятна на коже,
соломенные, как у кукол, волосы, мертвые, обесцвеченные краской, они
ждали, ежедневно заказывалась свежая дичь, они смотрели в окна, не подаст
ли знак зазывала, кого ему там удалось заполучить, а черномазый, у этих
широкая натура, никогда не скупятся, как и положено, дикие они все же
парни, живот кому-то исполосовали: "Радоваться должны, что им белую
женщину предлагают, это для нас позор, чудовищный, несмываемый позор". -
"Эй, Джо, сдать ничего не хочешь?" - "Эй, Джо, может, чего купишь?" - "Я