"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

запущенных греческих делах. Он создал порядок. Он нянчился с горсткой
фанатиков, мечтателей, захолустных патриотов; он поддерживал разумные
начинания, поддерживал умеренно настроенных, капитал, академии; он
проявлял терпимость к безумцам, мудрецам и гомосексуалистам. У него были
свои интересы, но это давало им шанс. Ричард знал, что юн свободен от
предрассудков и враждебных чувств, презрение и ненависть не отягощали его.
Подобные эмоции - как отравляющие вещества, как чума, холера и оспа,
побежденные цивилизацией болезни. Ричарду введена вакцина, он приучен к
гигиене и очищен от всякой скверны. Вероятно, сам того не желая, он
проявлял снисходительность, ибо был молод и переоценивал молодость и
взирал свысока, он свысока взирал на них со всеми их традициями, на их
земли, их королей, их границы, их раздоры, их философов, их гробницы, на
весь их эстетический, просветительский и умственный перегной, их
нескончаемые войны и революции, он свысока взирал на это сплошное жалкое
поле битвы, земля лежала под ним, как на хирургическом столе: вся
искромсанная. На самом деле, конечно, он видел совсем иное; он не видел ни
границ, ни королей, особенно там, где пока еще расстилались ночь и туман,
подобная картина не возникала и в его воображении, такой он видел эту
часть света лишь сквозь призму своих школьных знаний. История была
прошедшим временем, миром вчерашнего, датами в учебниках, мучением для
школьников, однако с каждым днем история двигалась дальше, новая история,
история в настоящем времени, и это означало, что ты в ней участвовал,
формировался, рос, действовал и летал. Не всегда было ясно, куда летишь.
Лишь на следующий день все получало свое историческое определение и
одновременно смысл, становилось истинной историей, чтобы стареть в
школьных учебниках, чтобы однажды этот день, это сегодня, это утро
оказались тем, что зовут "моя юность". Он был молод, он был любопытен, он
посмотрит, что это такое, земля его отцов. Это было путешествие на Восток.
Крестоносцы порядка, вот кто они были такие, рыцари разума, общественной
пользы и умеренной буржуазной свободы; господень гроб им был ни к чему.
Стояла ночь, когда они достигли континента. Перед ними на ясном небосводе
горел холодный огонь: утренняя звезда, планета Венера, Люцифер, светоносец
античного мира. Он стал владыкой темноты. Ночь и туман лежали над
Бельгией, над Брюгге, над Брюсселем и Гентом. Из предрассветного сумрака
поднялся Кельнский собор. Утренняя заря отделилась от мира, как яичная
скорлупа: родился новый день. Они летели над Рейном, вверх по течению.
Спокойно-спи-страна-родная-стоит-на-Рейне-стража-стальная: отец пел эту
песню в восемнадцать лет. Вильгельм Кирш пел ее в школе, в казарме, на
учениях и в походе, стража отца, стража деда, стража прадеда, стража на
Рейне, стража родных братьев, стража двоюродных братьев, стража на Рейне,
могила предков, могила родственников, стража на Рейне, стража, не понявшая
и не выполнившая приказа, они-не-должны-здесь-хозяйничать, кто они?
Французы? А кто здесь всегда хозяйничал? Люди, что жили по его берегам,
лодочники, рыбаки, садоводы, виноделы, торговцы, заводчики, влюбленные,
поэт Гейне, кому здесь быть хозяином? Любому, кто пожелает, кто окажется
рядом, не он ли, Ричард Кирш, восемнадцати лет, рядовой военно-воздушных
сил США, разглядывающий Рейн сверху, теперь его хозяин или же он вернулся
лишь для того, чтобы вновь нести стражу на Рейне с такими же благими
намерениями, как и те, и, может быть, вновь оказаться в сетях непонимания
исторического момента? "Будь я немного постарше, - думал он, - будь мне