"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

приходить к психиатру, ложиться в его затемненном кабинете, чтобы мысли
текли свободно, чтобы образы, овладевавшие им у доктора Бехуде, сменяли
друг друга, чтобы пространство и время калейдоскопически чередовались,
пока исцелитель душ своим мягким усыпляющим голосом пытался освободить его
от чувства вины и покаяния. Стоя в процедурном кабинете клиники, доктор
Бехуде застегивал рубашку. Стенное зеркало в белой рамке тускло отражало
его бледное лицо. Его глаза, которым следовало обладать гипнотической
силой, помутнели, устали и слегка воспалились. Сто кубических сантиметров
его крови покоились в амбулаторном холодильнике.


"Night-and-day". Одиссей Коттон смеялся. Он радовался. Он размахивал
своим чемоданчиком. Он обнажал крепкие сверкающие зубы. Он доверял людям.
Впереди был день. День был для всех. Под навесом сидел и ждал Йозеф,
носильщик. Строго, по-армейски прямо сидела на его лысой голове красная
форменная фуражка. Что сгорбило Йозефа? Чемоданы туристов, багаж
десятилетий, хлеб, уже полвека добываемый в поте лица, проклятие Адама,
походы в солдатских сапогах, с пулеметом за плечами, портупея, сумка со
снарядами, тяжелая каска, тяжелый труд убивать других. Верден, Аргоннский
лес, Шмен-де-Дам, он выкарабкался, остался цел, и снова чемоданы,
пассажиры без оружия, иностранцы, отправляющиеся в горы, иностранцы,
отправляющиеся в отель, Олимпийские игры, молодость мира, и снова знамена,
снова походы, он таскал офицерский багаж, сыновья ушли и не вернулись,
молодость мира, сирены, умерла старуха, мать проглоченных войной детей,
пришли американцы с пестрыми сумками, с ручным и легким багажом, сигареты
и валюта, новый курс марки, все сбережения как ветром сдуло, чистый блеф,
скоро семьдесят лет, что делать дальше? Сидеть перед вокзалом с медной
бляхой на фуражке. Тело ссохлось, но глаза еще живо поблескивали за очками
в металлической оправе, от век по коже разбегались веселые морщинки,
уходившие в седину, в смугловатость загара, в здоровый румянец щек.
Товарищи по работе заменили ему семью. Напарники освобождали его от
тяжелых вещей, которые приходилось поднимать, давали "папаше" поручения
полегче: доставить письма, сбегать за букетом цветов, отнести женскую
сумочку. Йозеф был мастак раздобывать работу. Он достигал этого смирением,
а то и хитростью. Он знал людей. Он умел расположить к себе других.
Нередко он получал сумки, которые поначалу ему не хотели давать. Этот день
что-то сулил ему. Он увидел Одиссея Коттона. Он заискивающе посмотрел на
чемоданчик, из которого лилась музыка. Он сказал: "Я вам носить,
господин". Музыка, которая раскинулась шатром вокруг Одиссея, не была ему
преградой, без спросу ступил он в другой мир, в чужой мир, где звучало
"Night-and-day", он оттеснил смуглую ладонь с ручки чемоданчика,
незаметно, скромно, решительно и по-дружески придвинулся к темнокожему
великану, Кинг-Конгу, который был много выше его, непостижимы еще
нетронутые, девственные леса. Йозеф не был заворожен этим голосом, голосом
широкого, ленивого и теплого потока, обволакивающим глубинным голосом,
голосом таинственной ночи. Все скользило и льнуло, одно к другому, как
бревна в реке; тотемные животные, окружающие крааль, табу для тех, кто
изменил племени, Йозеф не испытывал желания, не испытывал отвращения,
ничто не влекло его, и ничто не отпугивало: Йозеф не вызывал в Одиссее ни
извращенного чувства, ни состояния аффекта, он не был для Одиссея маской