"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

Одиссей Коттон вышел из здания вокзала. Маленький чемоданчик в его
темной руке раскачивался при каждом ее взмахе. Одиссей Коттон был не один.
Из чемоданчика несся голос, нежный, теплый, мягкий, глубокий голос,
дыхание точно бархат, легкий вздох, горячая кожа под старой, рваной
автопокрышкой в домике из гофрированной стали, крики, рев гигантских
лягушек, ночь на берегу Миссисипи, судья Линч объезжает страну, о день
Геттисберга, Линкольн вступает в Ричмонд, забытое невольничье судно,
клеймо, навеки выжженное на теле, Африка, потерянная земля, заросли
джунглей, голос негритянки. "Night-and-day" ["Ночь и день" (англ.)], - пел
этот голос, его звучание ограждало владельца чемоданчика от привокзальной
площади, голос обвивался вокруг него, как тело любимой, грел его на
чужбине, был ему шатром. Одиссей Коттон стоял в нерешительности. Он
рассматривал такси на стоянке, он перевел взгляд на универмаг "Рон", он
видел перед собой детей, женщин, мужчин, немцев. Что это за люди? О чем
они думают? О чем мечтают? Что любят? Кто они такие? Друзья? Враги?


Тяжелая дверь телефонной будки захлопнулась за Филиппом. Стекло
отъединило его от оживленной сутолоки на вокзальной площади, шум был
теперь лишь отдаленным рокотом, уличное движение - игрой теней на рифленой
поверхности стен. Филипп все еще не знал, как проведет день. Час зиял
пустотой. Так должна чувствовать себя одна из тех пустых сигаретных пачек,
которые метлой сметены в кучу: ненужной, лишенной своего предназначения.
Какого предназначения? Разве он предназначен для какой-то цели, разве
уклоняется он от этого предназначения, да и вообще, если даже допустить,
что у каждого человека есть предназначение, может ли он от него
уклониться? _Век астрологии, гороскоп за неделю, звезды, Трумэна и
Сталина_. Он мог бы пойти домой. Пойти к себе домой на Фуксштрассе. Весна
вступала в свои права. Заглохший сад особняка зарастал бурьяном. Домой? В
убежище, в котором стоит грохот; правда, к утру Эмилия, наверно,
успокоилась. На дверях проступили трещины, стены испещрены дырками, фарфор
перебит. Измученная своим же буйством, изнуренная сновидениями,
побежденная страхом, Эмилия лежит на розовой кровати, перешедшей к ней по
наследству, на смертном ложе своей прабабушки, которая успела пожить
красивой жизнью, Херингсдорф, Париж, Ницца, твердый валютный курс,
блестящий титул действительного тайного советника коммерции. Собаки, кошки
и попугай, они ревновали друг друга и враждовали друг с другом, но были
едины в своей ненависти к Филиппу, они выступали против него сомкнутым
строем, фалангой злобных взглядов, они ненавидели его, как и все прочие в
этом доме, родственники его жены, сонаследники, стены, от которых кусками
отваливалась штукатурка, истоптанный паркет, мокрые урчащие трубы парового
отопления, которое не работало, и ванна, которой давно не пользовались,
звери занимали позиции на шкафах, как на дозорных башнях, глядели из-под
приспущенных век, как спит их госпожа, как спит их жертва, к которой они
были прикованы и которую стерегли. Филипп набрал номер доктора Бехуде.
Безрезультатно! Психиатр еще не вернулся. Филипп ничего не ждал от визита
к доктору Бехуде, ни диагноза, ни разъяснений, не ждал, что тот прибавит
ему бодрости или пробудит доверие к людям, но у него выработалась привычка