"Вольфганг Кеппен. Теплица [H]" - читать интересную книгу автора

Бонне, но он не задавал ей никаких уроков. Да она и не стала бы учить
уроки, разве это подобало ей, дочери наместника, у которого пленные
разгребали гравий в парке_.
И тут-то к ней явилась Вановская, Вановская с широкими, поднятыми ватой
плечами, извращенная фюрерша женского союза, Вановская с грубым
повелительным голосом, _он напоминал родительский дом, как-то странно
измененный, но все-таки это был ее родительский дом, голос отца, голос
матери, он напоминал ей пивные пирушки "старых бойцов", в которые
расфранченный гаулейтер погружался, как в омолаживающую грязевую ванну.
Вановская сказала: "Пойдем, дитя мое", и Элька пошла за ней_... и она
попала в объятия лесбиянки, там было тепло, там было забвение, там можно
было укрыться от пространства, укрыться от солнца, укрыться от вечности,
там произносили простые слова, не говорили ни о чем абстрактном, не было
ужасной, гнетущей, беспрестанной, брызжущей, бурлящей и всегда непонятной
интеллектуальности Кетенхейве, _который ее похитил, когда она была
беспомощной, этот школьный учитель, этот дракон, и она, принцесса, теперь
мстила, мстила Кетенхейве, мстила дракону, мстила отцу, который не смог
победить и умер, как трус, отдав ее дракону, мстила за свое проклятое
существование, мстила тем, что связалась с извращенными бабами, они стали
церберами ее мести_... Не одна Вановская была орудием ее мести, потому что
Вановская не только ублажала, но и сводничала, вербовала девушек на
проклятую службу весталок. Мужчин она презирала, _тряпки, все тряпки, к
счастью, все импотенты_. Она щеголяла подбитыми ватой плечами, тугим задом
в мужских брюках и сигарой во рту - последним звеном в цепи доказательств
своей мужеподобности. Она, чудовище половой зависти, злая и растолстевшая
Пентесилея лавочниц, прозевавшая своего Ахилла, с удовольствием похитила
бы жен у несправедливо всем владевших, но бессильных Приапов. Эльку она
подкупала избавлением от одиночества и пивом. Элька уже не чувствовала
себя покинутой, когда Кетенхейве заседал в Бонне. Она пила. Пила с
озлобленными лесбиянками, которые ждали, пока она опьянеет. Элька пила
бутылку за бутылкой. Она заказывала пиво по телефону, и ей доставляли его
на дом в четырехугольных металлических корзинах. Когда Кетенхейве
возвращался из своих поездок, наглые бабы, насмешливо ухмыляясь,
выскакивали из дверей, точно насытившиеся крысы. Кетенхейве кидался на них
с кулаками, но они успевали укрыться. В комнате пахло женским потом,
бесплодным возбуждением, бессмысленным изнеможением и пивом, пивом, пивом.
Элька, ошалелая от пива, бормотала что-то бессвязное, как кретинка. Слюна
капала из ее красивого, накрашенного, созданного для любви рта. Она
бормотала: "Чего тебе здесь надо?" Она бормотала: "Я ненавижу тебя!" Она
бормотала: "Я люблю только тебя!" Она бормотала: "Пойдем в постель".
_Солнце было черным_.
Мог ли он бороться? Он не мог бороться. Бабы сидели в своих крысиных
норах. Они наблюдали за ним. А в Общегерманском блоке в своих укрытиях
сидели другие крысы - мужчины - и тоже наблюдали за ним. Он наклонялся к
губам Эльки - и ощущал запах пивного перегара, дух святого Спиритуса,
зеленый змий взметался с ее вздохом. Кетенхейве всего передергивало, и
все-таки его влекло к ней, и в конце концов именно он сдавался. Наутро они
мирились. Чаще всего это было воскресное утро. Колокола звали в церковь.
Кетенхейве ничего не имел против колокольного звона, его колокола не
звали, и, возможно, он даже сожалел, что они взывали не к нему, но Эльку