"Вольфганг Кеппен. Теплица [H]" - читать интересную книгу автора

дорог, сном в шинелях, победами и поражениями, страхом и изнеможением,
скукой и смертью, от них разило воплем "несправедливость" и воплем
"напрасно".
А позади охраняемого района, на нехоженых тропинках, за густым
кустарником, робко, еще остерегаясь солдат и не доверяя неграм, возникали
призраки, истощенные тела, хрупкие скелеты, голодные глаза и изборожденные
страдальческими морщинами лбы; они выползали из пещер, где скрывались,
убегали из лагерей смерти и бродили вокруг, покуда их еще несли тощие
разбитые ноги; клетка открылась. Это были те, кого преследовало, бросало в
тюрьмы, травило правительство, подарившее Эльке счастливое детство - _игры
в имении отца, терраса с цветами и бабочками, порхающими над ними, пленная
накрывает на стол к завтраку, пленные разгребают гравий на аллеях парка,
пленные поливают газон, выводят коня для утренней верховой прогулки,
блестят сапоги отца - их довел до блеска пленный, скрипит сбруя, фыркает и
бьет копытами упитанный, до лоска вычищенный скребницей конь_...
Элька уже не помнила, как кочевала потом то с одним, то с другим
обозом.
Маленький котенок Кетенхейве внушал Эльке доверие. Девушка и котенок
были молоды, они играли друг с другом. Им нравилось комкать рукописи
Кетенхейве и бросаться ими. Когда Кетенхейве, закончив свои многочисленные
дела, в которые он все глубже и глубже погружался и которые все больше и
больше разочаровывали его, возвращался домой, Элька кричала: "Хозяин
идет!" Хозяином Кетенхейве был, видимо, и для нее. Но вскоре возня с
котенком наскучила Эльке. У нее портилось настроение, когда Кетенхейве
сидел вечером за своими бумагами, в ту пору еще одержимый желанием
помогать, строить, залечивать раны, возделывать хлеб; они решили
обвенчаться, потому что их дружба дала трещину.
Этот брак все осложнил. Во всех анкетах, которые были придуманы
национал-социалистами, но доведены до полного совершенства их победителями
- во всех этих анкетах Кетенхейве числился теперь зятем покойного
гаулейтера. Это многих настораживало, хотя самого его нимало не
беспокоило; Кетенхейве всегда был против того, чтобы родственники
политических врагов, а стало быть, и его жена, подвергались
преследованиям. Хуже, что сам брак пришелся ему не по душе. Кетенхейве был
холостяк, одиночка, может быть, сладострастник, может быть, анахорет, он и
сам толком этого не знал, колеблясь между разными формами бытия. Верно
было лишь одно - женитьба оказалась ему не по плечу и доставляла излишние
заботы. Вдобавок он женился (и с удовольствием) на девочке, которая по
возрасту годилась ему в дочери, и рядом с ней, такой молодой, ему пришлось
признаться, что сам он еще не стал взрослым. Они подходили для любви, но
не для совместной жизни. Он умел наслаждаться, но не умел воспитывать.
Кетенхейве не очень-то ценил воспитание, но видел, что Элька чувствует
себя несчастной от избытка свободы. Она не знала, что делать с этой
свободой. Она терялась в ней. Кажущаяся безмятежной жизнь представлялась
Эльке бескрайним океаном, омывающим ее со всех сторон, океаном пустоты,
чье бесконечное уныние оживлялось лишь волнами удовольствий, пеной
пресыщения, ветром минувших дней. Кетенхейве встретился на жизненном пути
Эльки, как дорожный указатель, но лишь для того, чтобы сбить ее с верного
пути. А потом после множества слияний Кетенхейве пережил новое для него (и
ему не предназначенное) гнетущее чувство смертной тоски, чувство смертного