"Вольфганг Кеппен. Теплица [H]" - читать интересную книгу автора

увековечении раскола Германии как единственного скудного завоевания
минувшей войны вполне объясняется профессией этих господ: мнение
специалистов всегда ограниченно, а в данном случае ведь это мнение,
генералов, вообще-то не богатых разумом. Кнурреван не разделял такой точки
зрения, он испытывал почтение к генералам, которых Кетенхейве на худой
конец использовал бы как пожарных. Кнурревана жег засевший в сердце
осколок, свинец, сросшийся с его плотью, в это была боль юности, которая
вливала в него живительные силы и молодила его. Он пылал ненавистью. Той
ненавистью, которую мог себе позволить лидер мирной социальной партии; он
ненавидел вдвойне и поэтому был дважды узаконен и застрахован, он
ненавидел внешнего врага и классового врага, которые на сей раз
воплощались для него в одних и тех же людях. В сущности говоря, одно лишь
название их корпорации, казавшееся ему столь надменным, само французское -
название - Conseil Superieur des Forces Armees - возмущало Кнурревана, а
Кетенхейве с нарочитой элегантностью развернул его перед ним, как тореадор
разворачивает перед быком красное полотнище.
Кетенхейве нравилось, когда Кнурреван так волновался. Великолепный он
все же человек, поистине широких взглядов, и, уж конечно, он стыдливо
хранит в своем письменном столе жестяную коробочку с Железным крестом и
значком за ранение во время первой мировой войны, а завернуты они,
вероятно, в свидетельство об освобождении из концлагеря и в прощальное
письмо сына, которое тот оставил, перед тем как уйти в легион "Кондор" и
погибнуть. Но теперь Кетенхейве надо было следить, чтобы Кнурреван не
сбежал. Партийному лидеру не терпелось обнародовать интервью генералов,
мнение руководителей европейской армии по германскому вопросу. Он хотел
расклеить на стенах плакаты со словами ВЕЧНЫЙ РАСКОЛ и обратиться к
народу: "Смотрите, мы преданы и проданы, вот куда ведет правительственный
курс!" Но это было бы все равно что заранее разрядить бомбу,
предназначенную для парламента; это дало бы канцлеру возможность выступить
с опровержением или вызвало бы заявления европейских правительств о
солидарности, прежде чем на заседании бундестага зашла бы речь об этом
факте; в конечном итоге подлецом и предателем назвали бы лишь автора таких
плакатов. На вспышку народных волнений едва ли приходилось рассчитывать, а
народное мнение не могло помешать правительству проводить свою политику.
Кнурреван думал, что высказывания генералов, которые с такой радостью
говорили в Conseil Superieur о разделе Германии, не так-то просто
опровергнуть, но Кетенхейве знал, что государственные мужи Англии и
Франции, если нужно, поправят своих генералов. Они призовут их к порядку,
потому что (тут тоже сказалось предубеждение Кетенхейве) иностранных
генералов еще можно поставить на место, ведь они, хотя и не вызывают
симпатий, являются все же слугами государства, в то время как немецкие
генералы сразу же начинают, как и прежде, воплощать в себе единственную
подлинную власть в стране и стремятся установить естественный, на их
взгляд, порядок, при котором военные интересы доминируют над
политическими. Немецких генералов Кетенхейве считал раковой опухолью на
теле немецкого народа, и это его мнение оставалось неизменным, даже при
том уважении, которое он испытывал к генералам, казненным Гитлером.
Кетенхейве ненавидел старых солдафонов, которые с отеческим видом
позволяли себе называть взрослых граждан государства "мальчики мои" или
"сыны мои", а потом гнали этих мальчиков и сынов под пулеметный огонь.