"Вольфганг Кеппен. Теплица [H]" - читать интересную книгу автора

человеком, способным направить его на путь добра. В поисках соратников он
натолкнулся на Кетенхейве, однако тот не укрепил его позиции, а вверг в
сомнения. Кетенхейве не был ни партнером в скат, ни любителем пива, это
исключало его из теплой компании мужчин, которые по вечерам собирались у
Кнурревана, поднимали кружки и хлопали картами по столу, мужчин, которые
определяли судьбу партии, но дружбой с которыми не похвалишься, ибо они
гроша ломаного не стоили.
Кнурреван многое пережил, но мудрее он не стал. У него было доброе
сердце, но оно успело ожесточиться. Он вернулся с первой мировой войны с
застрявшим в сердце осколком и, к удивлению врачей, продолжал жить. Это
было в ту пору, когда медики еще не хотели верить, что можно жить с
осколком в сердце, потому Кнурревана в качестве живого трупа возили из
клиники в клинику, покуда он не стал умнее лечивших его врачей, не занял
поста в своей партии и благодаря настойчивости и усердию, а отчасти
удивительному ранению, о котором рассказывалось в предвыборных плакатах,
не сделался депутатом рейхстага. В тысяча девятьсот тридцать третьем
бывшие фронтовики под вопли о фронтовом товариществе бросили Кнурревана,
носившего в сердце кусок фронтового свинца, в концлагерь. Его сын,
которого с возвышением семьи прочили в университет, попал по старой
традиции в учение к плотнику. Обозленный своим унизительным положением и
желая досадить отцу, который, к сожалению, поставил не на ту политическую
карту, а также одержимый стремлением доказать свою благонадежность (тогда
по всей стране каждый изо всех сил доказывал свою благонадежность), сын
записался в легион "Кондор", отправился бортмехаником в Испанию и там
погиб. Кетенхейве тоже собирался поехать в Испанию, и тоже для того, чтобы
доказать свою благонадежность, правда на другой стороне (он не исполнил
своего намерения и нередко корил себя, что и в этот раз спасовал). Легко
могло случиться, что Кетенхейве, находясь на зенитной батарее под
Мадридом, сбил бы с южного неба сына Кнурревана. Вдоль и поперек, вкривь и
вкось перерезали страны линии фронтов, так что большинство летавших или
стрелявших уже и сами не знали, почему оказались именно на той или другой
стороне. Кнурреван никогда этого не понимал. Он был человеком строго
национальных убеждений, и его оппозиция национальной политике
правительства была, так сказать, немецко-национальной. Кнурреван мечтал
стать освободителем и объединителем расколотого отечества, воображал, что
ему, как Бисмарку, поставят памятник в парке имени Кнурревана, и забыл
свою старую мечту - Интернационал. В годы его юности Интернационал с
красными знаменами еще защищал права человека. В тысяча девятьсот
четырнадцатом Интернационал умер. Кнурревану казалось, что время стало
маршировать под другими знаменами, что сохранились лишь отдельные союзы,
за гордыми наименованиями которых стояли простые списки с номерами; они
тоже называли себя Интернационалом, но это раскольнические группки, секты,
они не только не показывали пример мира, а стали в глазах всего
человечества символом ссор и распрей, постоянно цапаясь друг с другом.
Быть может, Кнурреван не напрасно опасался старых ошибок. Он считал, что
его партия в период первой Германской республики оказалась недостаточно
национальной; она не обрела поддержки в уже расколотом Интернационале, а в
своей стране потеряла влияние на массы, которые последовали за более
доходчивым лозунгом примитивного национального эгоизма. На сей раз
Кнурреван не хотел лишать свои паруса национального ветра. Он выступал за