"Вольфганг Кеппен. Теплица [H]" - читать интересную книгу автора

Считалось странным, если два депутата, принадлежавшие к враждующим
партиям, пусть даже они работали в одних и тех же комитетах и иногда
поддерживали там друг друга, вместе шли по улице. Показаться с депутатом
другой партии значило испортить свою репутацию, а у партийных лидеров
подобная картина вызывала такое отвращение, как если бы кто-нибудь из их
стада открыто прогуливался с педерастом, бесстыдно демонстрируя свою
извращенность. В каждом случайном разговоре, может быть просто о плохой
погоде или о плохом самочувствии, о болях в сердце, молва подозревала
заговор, измену партийным интересам, еретичество и попытку свергнуть
канцлера. Кроме того, весь город кишел журналистами, и снимок мирно
гулявших мог появиться в понедельник в "Шпигеле" и привести к бурным
раздорам. Все это Кородин прекрасно понимал, но Кетенхейве (Кородин чуть
было не сказал "черт его побери") был ему симпатичен, поэтому он и
относился к нему иногда прямо-таки с ненавистью, а не просто с обычным
холодком, как к представителю враждебной партии; Кородин испытывал
странное чувство, и его нельзя было ни прогнать, ни подавить, что душу
этого человека ("черт бы его все-таки побрал!") необходимо спасти, что его
можно еще наставить на путь истинный, а может быть, даже обратить в свою
веру. Кородина, чьи два больших дорогих автомобиля почти всегда стояли в
гараже, доверчиво обступили молодые пастыри, священники из ближайшего
рабочего района. Это были угрюмые, обутые в грубые ботинки люди; Кородин
воображал, что они читали Бернаноса и Блуа, хотя только он сам - и это
говорило в его пользу - испытывал волнение от их книг, а угрюмые
священники получали иногда от Кородина чек, считая его, впрочем, человеком
не слишком-то щедрым. Но для Кородина подаренный им чек означал верность
исконным заповедям христианства, открытую оппозицию существующему порядку,
своему сословию и дорогим автомобилям. Он и в самом деле имел уже
неприятности из-за своих "симпатий к красным", его уже слегка журили за
это, а его друг епископ, читавший, как и Кородин, Бернаноса, который не
только не волновал его, но был ему чужд, епископ предпочел бы увидеть
кородинские чеки в другой жертвенной чаше.
Кородин, всегда обо всем знавший, всегда помнивший все даты рождений
хотя бы ради того, чтобы не обидеть никого из своей многочисленной и
зажиточной родни, хотел выразить Кетенхейве свое соболезнование, может
быть надеясь, что в момент душевного потрясения тот будет более доступен
обращению в истинную веру, что утрата бренного земного счастья обратила
его помыслы к радостям бессмертия. Но, оказавшись рядом с Кетенхейве, он
почувствовал, что его соболезнования были бы неуместны, даже бестактны,
говорили бы о предосудительной интимности; такому, человеку, как
Кетенхейве, могло показаться сомнительным все то, что в кругу Кородина
считалось само собой разумеющимся (например, выражать соболезнования). Не
известно, горевал ли вообще Кетенхейве, по нему это не было заметно, он не
носил на рукаве черной повязки и черной ленты на лацкане, и в глазах
вдовца не видно было слез, но именно из-за этого Кородина и влекло к нему,
к человеку, который, может быть, скрывает свое горе от людей. И Кородин,
опустив глаза и уставившись на мостовую Мюнстерплац, сказал:
- Мы стоим сейчас на месте франконского кладбища времен Священной
Римской империи.
И так уж получилось, когда эта фраза была произнесена, когда эта
случайная мысль, возникшая от смущения, эта вдруг появившаяся ассоциация,