"Вольфганг Кеппен. Теплица [H]" - читать интересную книгу автора

и только один бог знает зачем. Кородин спешил к остановке троллейбуса,
по-столичному гордого современного дилижанса, который развозит пассажиров
по отдаленным друг от друга правительственным кварталам. Кородину можно бы
и не пристраиваться в хвост очереди. У него дома в гараже стоят два
автомобиля. Езда в политику на общественном транспорте, в то время как
шофер с довольным и бодрым видом доставляет в школу его детей, это акт
скромности и самоуничижения Кородина. С ним здоровались. Он отвечал на
приветствия. Он был популярен. Но приветствия неизвестных вызывали у него
не только чувство благодарности, но я смущение.
Подошел первый троллейбус. Стоявшие в очереди втискивались в дверь, а
Кородин отошел назад, подчеркивая свою скромность и готовность к
самоуничижению, хотя, по правде говоря, ему были неприятны (греховное
чувство) эти спешащие, борющиеся за кусок хлеба люди. И вот этот воз повез
людей к зданию бундестага, к министерствам, к бесчисленному множеству
учреждений, и отряды секретарш, армия служащих, роты чиновников средней
руки набились в него, как сельди в бочку, рыбы одного улова. Эмигранты из
Берлина, эмигранты из Франкфурта, эмигранты из пещер "Волчьего логова",
они странствовали вместе с учреждениями, подшитые к бумагам, их дюжинами
втискивали в квартиры новых блочных домов; чуткие стены "два отделяли их
кровати от кроватей соседей, за ними всегда наблюдали, они никогда не
оставались одни, их всегда подслушивали, и они сами всегда подслушивали,
кто пришел в гостя в угловую комнату, о чем говорили (не обо мне ли?), они
выведывали, кто ел лук, кто моется так поздно в ванной, фрейлейн Ирмгард,
она моется хлорофилловым мылом, видно, это ей необходимо, кто,
причесываясь, засорил волосами раковину, кто вытирался моим полотенцем;
раздраженные, угрюмые, унылые, обремененные долгами, разлученные со своими
семьями, они находили утешение на стороне, но не так уж часто, а кроме
того, к вечеру они слишком уставали, выбивались из сил; они печатали на
машинке законы, надрывались на сверхурочной работе, жертвовали собой ради
шефа, которого ненавидели, за которым подсматривали, которого подсиживали,
которому писали анонимные письма, для которого подогревали кофе, ставили
цветы на подоконник; они посылали домой гордые письма и бледные
фотографии, изображавшие их в саду министерства, или маленькие снимочки
"лейкой", которые шеф щелкал прямо в бюро, ведь они работали при
правительстве, они управляли Германией. Кородин, вспомнив, что он еще не
молился, решил выскользнуть из общего потока и пройтись немного пешком.
В это утро Кетенхейве не заходил в свою квартиру в боннском депутатском
гетто, она была для него лишь pied-a-terre [временное пристанище
(франц.)], не снискавшим любви, тесным кукольным домиком, _завтра, дети,
что-то будет, завтра радость к нам придет_, что ему там делать? Все
необходимое он нес в своем портфеле. Но даже это было обременительным
грузом во время странствий. Кетенхейве тоже пренебрег троллейбусом.
На Мюнстерплац Кетенхейве встретил скромника Кородина. Тот уже успел
помолиться святому Кассию и святому Флорентию, покровителям здешних мест,
он покаялся им в грехе высокомерия, _благодарю тебя, господи, что я не
такой, как эти люди_, и сам отпустил себе на время, на сегодня, все свои
грехи. Кородин снова смутился, потому что Кетенхейве видел, как он выходил
из собора. Неужели святые остались недовольны молитвой депутата и наказали
Кородина встречей с Кетенхейве? А может, эта встреча являла чудесную волю
провидения, знак особой милости?