"Вольфганг Кеппен. Теплица [H]" - читать интересную книгу автора

Кетенхейве вытянулся во весь рост под простыней. Укрытый до подбородка,
он походил на древнеегипетскую мумию. В купе стоял затхлый музейный запах.
Не был ли сам Кетенхейве музейным экспонатом?
Он считал себя ягненком. Но не хотел отступать перед волками. На этот
раз нет. Его роком была лень, даже если он работал по шестнадцать часов в
сутки, и работал неплохо. Кетенхейве был ленив, потому что он ни во что не
верил, во всем сомневался, впадал в отчаяние, относился ко всему
скептически, и его усердные и искренние выступления в защиту прав человека
были только остатками его упрямого и легкомысленного желания быть в
оппозиции и оказывать сопротивление государству. Теперь Кетенхейве
перебили хребет, и волкам не трудно будет вновь отнять у него все.
А чем он еще мог заняться? Кетенхейве умел готовить. Мог прибрать в
комнате. Он обладал талантами домашней хозяйки. Так надо ли ему печься о
своей совести, писать эти статьи, передавать в эфир свои комментарии -
короче, быть современной Кассандрой? Кто станет печатать статьи,
передавать комментарии, кто станет слушать Кассандру? Надо ли ему
бунтовать? Стоило Кетенхейве хорошенько все это продумать, как ему
хотелось уж лучше заниматься стряпней. Может, он смог бы готовить в
монастыре трапезу для монахов. Кородин дал бы ему рекомендацию. Кородин
женат, имеет детей и может стать дедом, у него есть вера, немалое
состояние и солидная доля в предприятиях, кроме того, он друг епископа и
поддерживает хорошие отношения с монастырями.
Кое-кто в столице вставал рано. Было половина шестого утра. Зазвонил
будильник. Фрост-Форестье тут же проснулся. Ему не пришлось вырываться ни
из сновидений, ни из объятий, его не мучили кошмары, не звала утренняя
месса, он не терзался страхом.
Фрост-Форестье зажег лампу, и в огромной комнате, в великолепном зале
девятнадцатого века с лепным потолком и точеными колоннами, стало светло.
Этот зал служил Фросту-Форестье спальней, столовой, кабинетом, гостиной,
кухней, лабораторией и ванной. Кетенхейве вспомнил тяжелые гардины на
высоких окнах: красные, как генеральские лампасы, и постоянна задернутые,
они словно огненной стеной отделяли зал от природы. Сюда едва доносилось
щебетанье, радостное пение проснувшихся птиц в парке; происходящее в зале
напоминало начало рабочего дня на фабрике, пуск конвейера, систему
продуманных и рассчитанных движений, рациональных и точных, а
Фрост-Форестье был механизмом, который пустили в ход. Он пытался
соревноваться с роботами.
Какой тут поднялся шум и треск! Большой радиоприемник начал передавать
известия из Москвы. Младший его брат нагревался и ждал своей очереди.
Накалялся электрический кофейник. Из бака в душ хлынула вода.
Фрост-Форестье встал под струю. Занавеска из пластика, отделяющая угол с
душем, осталась откинутой. Принимая душ, Фрост-Форестье обозревал поле
своих стратегических битв. А его обдавало то горячим, то холодным дождем.
Фрост-Форестье был тренированным, хорошо сложенным мужчиной. Растирался он
после душа грубым махровым оливкового цвета полотенцем американского
производства - голый человек, на пустынном дворе казармы. Кожа его
раскраснелась. В Москве ничего нового. Призывы к советскому народу.
Фрост-Форестье ввел в бой муз, он включил музыку. Рядом с душем стоял
турник. Фрост-Форестье занял исходное положение: чисто вымытые руки на
чисто вымытых бедрах. Он подпрыгнул, подтянулся, опустился. Снова занял