"Павел Ефимович Кодочигов. Так и было " - читать интересную книгу автора

глазу конвойный, вновь принялись за работу. Один Гришка остался стоять с
приставленной к ноге лопатой - не мог разглядеть, в кого палит немец. Никто
не убегал, винтовка была направлена куда-то вниз. Все оказалось очень
просто. Гришка и раньше заметил за обочинами трупы красноармейцев, наверное,
пленных, которых пристреливали по дороге. Рука одного была задрана вверх. По
ней и стрелял Одноглазый, пока кисть со скрюченными пальмами не отлетела
прочь.
- Чего рот разинул? - подогнал сосед. - Паши давай. Этот весь день
"тренируется" - не насмотришься.
Гришка взялся за лопатку, но она то на соседскую натыкалась, то по
чистому месту скребла. Он привык к уважительному отношению к мертвым, знал,
что их нужно обмыть, обрядить во все лучшее и лишь после этого предать
земле. Стрелять по трупам, калечить убитых казалось ему подлее подлого.
Пленных мимо Валышево в прошлом году и нынче прогоняли часто, и каждый
раз мать бежала на дорогу - вдруг отец среди них окажется, вдруг отпустят
его, старого, домой? Он помнил, как позорно сдались двое бойцов в день
бомбежки, и внушал матери, что отец не предатель и не может оказаться в
плену. "Знаю, что не предатель, - отвечала на это мать, - но всякое может
случиться. Ранят в ноги, так не убежишь". - "Да он подорвет себя вместе с
фашистами гранатой, его не возьмут живым!" У матери находился ответ и на
такой довод: "А если ранят в руки, если без сознания будет? Ты сколько
пластом пролежал, когда тебя Рыжий избил?" На это у него не находилось
возражений ни раньше, ни сейчас.
Вполне могло оказаться, что его отец лежал близ дороги, по нему, давно
убитому, стрелял Одноглазый.
Жестокость Одноглазого поразила не только Гришку. Начались разговоры,
перешептывания, и мальчишка узнал, что в январе сорок второго года в том
самом месте, где они чистили дорогу, фашисты расстреляли колонну пленных, в
которой шло около двух тысяч человек. Мог здесь погибнуть и его отец. Вполне
мог.
Работу закончили в сумерки. В лагере получили по черпаку неизвестно чем
заправленной бурды, по кусочку пайки. И началось: подъем, дорога, короткий
сон и снова работа на пустой желудок, который каждую минуту напоминал о себе
то дремлющей болью, то сердитым урчанием, то сковывающей все тело резью.
До конца срока оставались считанные дни, и в один из них Одноглазый
застрелил расторопного белобрысого паренька, сына учителя из какой-то
псковской деревни. Гришка приметил его в первый день пребывания в лагере и
все удивлялся его длинным и пушистым, совсем девчоночьим, ресницам, ровным и
белым зубам и еще больше нелагерному румянцу на щеках, будто он каждый день
пил парное молоко. Рубил паренек колья для щитов, за ними отошел от дороги.
Далеконько так отошел. Одноглазый следил за ним, но не останавливал. Потом
крикнул, чтобы шел назад, а парень топор в снег и деру. Одноглазый подбил
его со второго выстрела, для верности выстрелил в распростертое на снегу
тело еще раз, уже в упор, отыскал топор и пообещал:
- Так будет всем, у кого ноги длинный!
Ночью Гришка не спал. Дома побег из лагеря казался ему делом простым,
что будет дальше, не задумывался. После такого наглядного урока все
переменилось. Пока он в лагере, немцы могли сменить старосту. Как тогда
появляться в деревне и добывать паспорт? Да и Кокорину, наверно, не так
просто достать новый аусвайс. Вспоминал последний разговор со старостой,