"Павел Ефимович Кодочигов. Так и было " - читать интересную книгу автора

по-новому оценивал каждое сказанное им слово, с какой интонацией оно было
произнесено, и - опять двадцать пять - все выглядело совсем в ином свете,
чем раньше. Вроде бы сочувствовал ему Кокорин, но попробуй угадай, что у
него на уме? Молодой, но в армию его почему-то не взяли, и в партизаны не
подался. Работал секретарем сельсовета - и стал старостой?! В других
деревнях на эту должность назначили людей уже пожилых, чем-то обиженных на
Советскую власть, и они лютуют, издеваются над народом не хуже Собачника.
Про Кокорина этого не скажешь. Он заставляет делать то, что нельзя не
делать. При немцах накричит и пригрозит, без них вроде бы снова секретарем
сельсовета становится. И получается, что люди на него не обижаются, и немцы
доверяют. На немцев наплевать, пусть себе доверяют, а может ли он, Гришка,
на Кокорина положиться?
И другое не радовало: после неудачного побега конвойные наверняка
введут новые строгости, во всяком случае, глазеть лучше станут. Большим
остолопом надо быть, чтобы бежать в такое время, а кончится срок, не придет
смена, его и совсем на особую заметочку возьмут, чего доброго, мишень на
спину заставят пришить, и тогда до весны придется загибаться в этом чертовом
лагере.
Эти опасения подтвердились: на утреннем построении старший немец
пригрозил, что конвоиры будут без предупреждения стрелять в тех, кто "любить
бегаль" и "плохо работаль", Одноглазому объявил благодарность и вручил
какой-то подарок.
Завтрак был коротким. Глотнули теплого, отдающего ржавчиной кипятку,
получили пайки и пошли на дорогу. Работали вяло. Охранники зверели на
глазах, то и дело пускали в ход палки и приклады. Взаимная ненависть
держалась весь день. Перед концом работы конвойные то ли устали от
чрезмерного усердия, то ли поняли, что русских сегодня не перебороть, и
разрешили развести костер. Все сгрудились около него, стараясь занять место
поближе к огоньку. Образовался круг. Охранники оказались в центре. Гришка
опоздал занять "тепленькое местечко", покрутился вокруг да около, и его
будто кто в бок толкнул - твоя минута, не упусти!
Забухало в груди сердце, перехватило дыхание. Делая вид, что
расстегивает ремень и отходит по нужде, пошел от костра. Присел в кустиках,
убедился, что все спокойно, и, сдерживая ноги, пошел дальше. Надеялся, что у
костра просидят долго, но там что-то случилось, стали расходиться по местам.
Напарник стоял с двуручной пилой и крутил шеей. К нему подбежал
Одноглазый, стал что-то спрашивать. Парень развел руками. Немец ударил его
прикладом, выстрелил вверх. Пока не поздно, надо было возвращаться, но он
ушел далеко, Одноглазый догадается зачем, и если не пристрелит, то забьет
насмерть. Ну уж - нет! Что-то взорвалось в парне, наполнило тело силой, и
он, не чувствуя под собой ног, понесся от Одноглазого и от его винтовки.
Беглеца увидели. Закричали. Почти одновременно раздалось несколько
выстрелов.
Одноглазый гнался первым, но он останавливался, чтобы вернее
прицелиться, - Гришка за это время отрывался от него. Он был легче немца,
меньше проваливался в снег. И бежал быстрее. Он спасал свою жизнь.
Одноглазый всего-навсего нес службу.
Выстрелы стали раздаваться все реже и наконец смолкли. Он не
остановился, перед деревней Ночково свернул к Холынье, рекой двинулся к
Полисти, удивляясь, что без передышки пробежал столько, ни разу у него не