"Кэйт Коджа. Па-де-де " - читать интересную книгу автора

блестит станок, и - НЕТ, это словно голос Адели внутри нее, НЕТ, ЭТОГО ТЫ
НЕ СМОЖЕШЬ. "Нет", - говорит она, и рвется вскочить, и отталкивает стул,
стул едва не перевернулся, она едва не свалилась. - "Нет, я не могу, не
могу сейчас преподавать".
"Вы будете не преподавать, - твердо это сказано, - а АССИСТИРОВАТЬ..."
Следить за чистотой зала? Записи вести? Разогреваться помогать?
Смотреть, как они танцуют? Нет, ну уж нет. Ну, уж нет - все время, пока
она идет домой, руки вдоль тела, ДА ЗАЧЕМ ТЕБЕ ЭТО? А для жизни - да.
Пожизненно заключенная, а телефон Эдварда ведь и теперь еще у нее в
записной книжке, черной ручкой записанный. А денег нет, или квартира - или
студия, и тогда палас, и балетные журналы, и неработающий телефон - все
переселяется вниз, свалено грудой в угол, - главное, от станка подальше.
Вода в туалете - то спускается, то нет, но ее ребятишкам, похоже, глубоко
на это плевать.
А под подушкой - книжка Алели, лицом Баланчина вниз, так в карточной
игре откладывают ненужного валета, валет червей, козырной принц, пиковый
темный король, а рубашка карты - черно-белая Адель, нос с горбинкой,
глядит неустанно, пречистая матерь всех танцующих.


"Хреново выглядишь", - говорит Эдвард, твердо говорит, как та
темнокожая сказала, за столом своим сидя, тоже за столом сидит, за
столиком ресторанным, сидит, смотрит на нее. "Ты сама-то видишь, как
осунулась?"
"Деньги, - выговаривает она. - Одолжи мне денег".
"Тебе не из чего отдавать долги".
"Нет, - шепчет она. - Сейчас у меня нет. Сейчас. Но вот когда..."
"Совсем с ума сошла", - так он говорит, и делает, не спросясь, заказ
для них обоих, соус с зеленым луком, суп с эстрагоном, рыбу какую-то. Вино
- белое. Официант как-то странно на нее косится, слышно, как смеется
Адель, тихий нечеловеческий смешок, как часовая пружина, закрученная в
обратную сторону, лопается. "Ты где сейчас обитаешь - в мусорном баке, что
ли?"
Нет. Она не ответит. Отвести его, показать, - нет. Он же просто
трахнуться хочет, это потом, после хорошего обеда, нет уж, номер не
пройдет, она скрещивает руки на груди, нечего сказать, и все же, все же -
"Это все вообще откуда?" - он растянулся на простыне, не выглядит он
разочарованным, нет, никак, пытается быть твердым, но нет; у него эрекция
- раньше было покруче, член толстый, слабый, как змея беззубая, ха,
червяк? Как тело у него в квартире, жаркая спальня, жаркая, как бьющееся
сердце, и кровать, не кровать - испанский галеон, простыни, а балдахин -
вишневый, и он смеется - "Значит, жертвуешь всем, страдаешь во имя
искусства? Лапочка, да когда мы были вместе, имела ты этот балет, плевать
тебе было, тоже мне танцы!"
Неправда, неправда, - хочешь сказать, но не скажешь, да как ему
объяснишь? Тема балета ведет к Адели. "Ты даже не удосужился прочесть
книжку про Баланчина, - ногти охота всадить ему в мошонку. - Это тебе
плевать на танцы, иначе бы прочел".
ДА ОН ЖЕ ПРОСТО ДУРАК, - ответила Адель. - А ТЫ ИЩИ СВОЕГО ПРИНЦА, и -
"Мне деньги нужны, - говорит она. - Сегодня же". И, странно, дает он