"Кэйт Коджа. Па-де-де " - читать интересную книгу автора

как же ты двигаешься! Я как увидел - ну, сразу усек, что ты какая-нибудь
танцовщица. Ну, в смысле, работаешь там. В балете, да? А может?.."
"Идем, - говорит она, - идем, я тебе покажу", - и вниз по лестнице,
держатся за руки, голые, темно, эрекции у него уже нет, но это ничего, он
юный, это просто, одно касание, два, может, шесть, и все, и у него снова -
как дерево, как станок, такая твердость, такая готовность, и она будет
танцевать для него, вокруг него танцевать.
Саломея без семи покрывал, груди трутся о его спину, бедра
переплетаются, а он пьяный, это будет подольше, но не так уж и долго, не
так много времени пройдет... и вот они уже просто лежат в обманчивом
тепле, дыхание сливается, и она говорит о том, что есть же разница между
голодом и любовью, меж тем, что нужно, и тем, без чего не прожить, и -
"Какая ты красивая", - шепота почти не разберешь, а улыбка у него
потрясающая, простая, медленная, нежная, - да только, похоже, он и не
слышал, что она там говорила. Прикосновение его члена - доверчивое, как
касание пальца. "Так можно, можно мне тебе позвонить?"
Пыль, грязь. Зернами липнет к коже, к щеке, прижатой к полу. Нет, не
принц, может, и принц, да не для нее, - так сказало ей тело. И она сказала
тоже. "Ну да, конечно. Конечно, можно".
И когда он наконец уберется, она поднимется наверх, снова подберет с
пола книжку Адели и опять станет ее читать - страницу за страницей.


Больше нет уроков балета, тело танцовщицы, нет ли, все равно не
подошла, а для степа уже поздно, и для современного танца, и для футбола,
кстати, тоже, и она проторчит лето с отцом, станет глядеть, как тащится он
вверх-вниз по четырем лестничным пролетам, как сидит, тупо уставившись в
телевизор. "Почему ты никуда не выходишь?" Он закуривает сигарету,
ментоловую, очередную, смолит по три с половиной пачки в день, помрет
раньше, чем ей исполнится восемнадцать. "Выйди, с ребятами познакомишься,
что ли".
"Нет в этом доме никаких ребят". А по телевизору - мюзикл, канал
"Искусство Америки", две дамочки бодро распевают про странствия и поезда.
"И жарко, неохота выходить". Кондиционер работает, да не так чтоб очень,
о, этот вечный запах, запах дыма, запах слабости, запах папочкиного
одеколона - лил на себя, одевался на выход. "И не вздумай никому открывать
дверь", - да кому бы ей дверь открывать, кто постучит? И она садится перед
экраном, кулаком подпирает подбородок, по телевизору - все как всегда,
снаружи - шумят машины. Все лето так; ну, а в сентябре он вернет ее
матери, и опять в школу, а уроков балета не будет уже никогда.


"Работа на полставки", - говорит женщина. На вид - лет двадцати, кожа
очень темная, глаза - темнее, на вид - суровая, этакая Марта Грэм в
молодые годы. "Ученицы - у нас сейчас набран полный класс..."
"Сколько их?"
"Пятьдесят".
Пятьдесят танцовщиц, все много моложе ее, все энергичные,
целеустремленные, настырные. Балетки, зал, запах крема для рук, запах
разогретых тел, пол блестит, и зеркала, зеркала везде, а сильнее всего