"Кэйт Коджа. Па-де-де " - читать интересную книгу автора

одна ночь, что могла - сказала, она дважды с одним и тем же - никогда,
слишком их много, слишком много баров и клубов в этом городе, где сплошные
бары да клубы, и огни в темноте, и бутылка в ее мокрой, теплой руке -
холодная, как опыт познания.
Иногда она выходит из бара (из клуба) и идет пешком, ей плевать,
сколько до дому хода - десять кварталов, тридцать, пятьдесят, никто
никогда не пристает, одна, всегда одна. Смотрит под ноги, руки вдоль тела,
как преступница, как убийца из фильма - ты, главное, ПРОДОЛЖАЙ ИДТИ,
сквозь мрак, сквозь четыре утра, и дождь хлещет или снежинки падают,
последний снег - самый колючий, снег припудривает лица, такой макияж, снег
сгущает пот в волосах, в коротких ее волосах, выглядит, как приговоренная
пожизненно, - это Эдвард однажды сказал. "Зачем тебе это?" - а она стоит в
ванной, перед зеркалом, волосы ножницами обкарнывает, стряхивает срезанные
мертвые завитки, и его отражение в стекле - где-то сбоку, не в фокусе,
смазанное. "Не тот, милая, тип лица у тебя, под какой идет такая стрижка",
и тянется, тянется рукой к ее лицу, поворачивает к свету, он бы так
пистолет поднял, и улыбается - ну, просто король в изгнании. "Вот, к
примеру, Алис. Обстригла однажды волосы, хотела меня достать, чуть не
наголо обрилась. Так и не призналась, говорила, новый имидж. Но я-то ее
знаю, я сразу понял, в чем все дело. Адель, - это имя прямо как мед у него
с языка стекает, - Адель тоже все поняла, взяла и тоже подстриглась,
позлить Алис. Да - ОНА роскошно смотрелась со стрижкой, круто,
сексапильно, но у нее было другое лицо. Структура костей", - ох, как он
это говорит, почти по-доброму, и треплет ее по лицу, пышечка ты моя,
мордашечка детская, в зеркальном стекле - пальцы, ухватившие ее за щеку, -
"да, вот чего у тебя нет".
Теперь - иди. Холодно, эти самые кости лица ломит, зубы стучат, в ушах
ветер свистит, да он всегда свистит, даже когда она дома, безопасно, дверь
- на замок, электронагреватель оранжевым светит, и поздно, и холодно, и
все равно она раздевается до трико, ноги босые, грудь открыта, и она
танцует во тьме, пот стекает, дыхание прерывается, в бок словно шило
всадили, и в горло, и в сердце, натыкается на что-то, невидимое в темноте,
ногой - с размаху о станок, плоть сходится с металлом, металл - с плотью,
как секс, как единение, и жалко, никого сегодня не привела, хорошо бы
сейчас кого-нибудь, эти ребятки - теплые в темноте, но нет никого, и она
танцует, кружится, спотыкается, и - о станок, и - о станок, и - о станок,
уже двигаться невозможно буквально, и она стоит, колени сведены, и
трясется от страха бездвижности, а шторы уже желтеют, это снаружи, это -
наконец-то - рассвет.


Книжка Адели. Так и валялась себе там, куда она ее бросила, в ванной на
полу, немым укором, только однажды - вернулась, натанцевалась, желудок
расстроился, пиво поганое, не так с ним что-то - она подняла эту книжку,
поволокла с собой в туалет, пробежала несколько глав, а внутри -
фотографии, паскудно написана книжечка-то, слишком хорошо Адель танцевала,
чтобы что-то там еще писать, - и... Одна-единственная фраза, как кулаком в
лицо, как ударило. "Для меня - Баланчин был принцем. Каждая из нас должна
найти своего принца и завладеть им".
Да уж, найти своего принца, принца Эдварда! И она хохочет, штаны возле