"Всеволод Анисимович Кочетов. Предместье " - читать интересную книгу автора

Долинин сказал вечером Ползункову:
- Завтра вместе с Казанковым отправишься в колхоз, будешь [166]
работать на тракторе. С одной стороны, это тебе ответственное задание
райкома, с другой стороны - наказание. За что, сам знаешь.
Ползунков только шевельнул плечами. Не такое уж зверское наказание:
Хоть отдохнешь в поле от вконец разладившейся разбитой "эмки".
Оба шофера предстали перед Цымбалом. Цымбалу от их помощи только
прибавилось забот. Ни Ползунков, ни Казанков никак не могли привыкнуть к
особенностям трактора, гоняли машину, что автомобиль, - все на третьей да на
третьей скорости; плуги от этого часто срывались с прицепа, моторы
перегревались и глохли, перетяжку подшипников приходилось делать чуть ли не
через день.
В одну из подобных минут, когда, раскидав на меже ключи, шплинты и
гайки, они снова возились с подшипниками, а злой Цымбал нетерпеливо ходил
вокруг и придумывал такие слова, которыми можно было бы сразить шоферов с
одного удара, в поле появилась Маргарита Николаевна. Она, как обычно, сухо
окликнула: "Виктор, мне надо с тобой поговорить", - и отвела Цымбала в
сторону.
- Дело в том, - начала Маргарита Николаевна, - дело в том, что это
безобразие. Нельзя так работать. Картофельная рассада перерастает... И все
из-за вас.
- Мы же сорок гектаров вспахали.
- Все сорок уже засеяны и засажены.
- К завтрему подготовим еще гектаров пять или шесть.
- Мало, очень мало, Виктор! Пойми...
- Ну, знаешь, больше того, что могу сделать - не могу! - раздраженно
развел руками Цымбал.
- Не можешь? - переспросила Маргарита Николаевна, бледнея.
- Не могу! Мне не разорваться!..
Она с испугом отступила. Ее пугало что-то сумбурное и страшное,
поднимавшееся изнутри, закипавшее в душе. Она чувствовала, что сейчас
закричит, наговорит Цымбалу ужасных слов. А затем придет бездумное
оцепенение - все для нее станет безразличным и ненужным. Так уже однажды
было февральской ночью, и подземелье собора, когда, проснувшись, она
нащупала рядом с собой холодное тело мертвого ребенка.
- Должен разорваться! Должен! Должен!.. - услышал Цымбал чужой,
незнакомый, срывающийся голос, увидел чужое обескровленное лицо и темные,
вдруг провалившиеся глаза,
Он не мог понять, что все это означает: не так, что ли, ответил, и вот
вам, нате - истерика? Но ведь и ему далеко не все отвечают так, как хотелось
бы, не рвать же из-за этого голосовые связки
- Обратилась бы к психиатру, - сказал он грубо.
И тотчас пожалел об этом. Не утирая слез, молчаливая и тихая, стояла
перед ним Маргарита Николаевна. В непокрытых волосах ее билась [167]
запутавшаяся с лету пчела: Маргарита Николаевна и рукой не шевельнула, чтобы
отогнать ее.
Цымбал не знал, конечно, о том, что это не истерика избалованной
бездельем бабы, а следствие тяжелых испытаний, выпавших на долю
двадцатипятилетней женщины, что это болезнь, которую старичок профессор из
Пскова, тоже нашедший себе убежище в Исаакиевском соборе, робко