"Федор Федорович Кнорре. Каменный венок" - читать интересную книгу автора

гаснущие глаза, - что-нибудь неторопливо говорил. Особенно часто повторял
давно сложившийся, любимый свой рассказ, как это в молодости он ни за что
не хотел жениться до тех самых пор, пока вдруг не женился на шальной
пучеглазой девчонке, как это ни смешно, оказавшейся потом моей бабушкой.
"...Еще при котором-то царе было, - с усмешкой начинал дед Вася, - не
припомню только, при котором, не то при предпоследнем или, скорей всего,
при самом последнем.
В каком году по календарю, тоже неточно помню. Но сапоги у меня уже
были. Сапоги в том году я себе купил! Появились у меня сапоги - первые в
жизни. И по этому случаю все дороги передо мной разом открылись.
Без сапог я в город-то совестился даже заходить, не говоря уж про
гулянье. Так, существовал как-то при фабрике, в рабочих казармах. Разве так
где-нибудь по оврагам от скуки побродишь другой раз.
Был у меня там приятель и отчасти покровитель, насчет тонкостей
городской фабричной жизни, - Монахов. Я ему тоже покровитель был -
возьмется его кто-нибудь бить, он меня кричит. Я здоровый был. Даже очень.
Что было, то было, гордиться нечем, не я себя таким задумал - родители
родили.
Монахов моих сапог едва дождался, вот наконец-то мы вместе можем с ним
идти за Кудрявую рощу на загородный гулянный луг. Монахов там как рыба в
воде, а я ни души не знаю. И не для всякой компании я пригодный человек. С
восьми лет хорошо грамотный, сколько календарей, книжонок, и глупых, и
всяких, перечел, а все-таки с первого взгляда видать - недавний
деревенский. И в кабак меня не затащишь. Характер упрямый. И к тому еще: во
мне затаена мечта, и людям это немножко заметно и странно. Вдобавок Монахов
недоверчиво замечал и все диву давался - неужто это правда, что я девок
сторонюсь?
Правда, сторонюсь. Сам не рад, а приходится, потому что от этого дела
при моем характере - самое лучшее сторониться.
В деревне бывало - начнем мы с какой-нибудь девчонкой пересмеиваться,
снежками перекидываться, локтями толкаться, и все у нас очень весело, пока
не заиграемся. И вдруг я замечаю, что она мне уже чем-то мила, да и я ей
мил. И как только она мне поправится, у меня является к ней какое-то глупое
сочувствие.
К чему это оно - я сам не знаю, и вовсе я ему не рад, однако начинаю
ее жалеть. И чем она мне милей кажется, тем мне ее все жальче становится.
Прямо горе!
Такая досада возьмет, сам себя готов кулаком по башке долбануть и
ругаю себя, потому что совершенно не желаю я никого жалеть! Тьфу ты! Да раз
она сама себя не жалеет, чего ж мне-то?
Но ничего не помогает, поделать с собой ничего не могу: раз упустил
эту жалость - ничем ее не уймешь. Задумался, а что с ней дальше будет? Да
куда она пойдет, куда денется, дурочка? Да вдруг ей горевать и плакать
придется? - считай, пропало твое дело, будь оно все проклято, нечего тебе
делать на этом месте, все веселье кончилось, хватай шапку, спасайся кто
может и не оглядывайся...
Так вот, мой опытный покровитель, этот Монахов, приводит меня на
гулянье.
Луг громадный, зеленый, с мельницами на высоком берегу Волги, в одной
стороне ларьки-палатки, в другой карусель вертится с музыкой, со звонками,