"Федор Федорович Кнорре. Одна жизнь" - читать интересную книгу автора

зал.
В оркестровой яме горела лампочка, и по стене металась длинная тень
человека с взлохмаченными волосами. Он играл один в оркестре, стоя перед
пюпитром.
Леля села в кресло, облокотясь о перила, обитые плюшем, и долго
слушала. Потом, стараясь ступать неслышно, обошла весь ярус, заглядывая в
ложи и все время слушая скрипку.
Она поглаживала мягкие барьеры, трогала занавеси и говорила:
"Прощайте... прощайте... Скоро, скоро я буду здесь уже чужая. Меня здесь не
будет. Прощай, театр, прощай! А я могла бы тебя любить..."
Двери актерских уборных были приоткрыты, почти все они были заброшены:
пустые клетушки с мутными зеркалами и засаленными диванчиками.
В одной из уборных стояла кадка с засохшим деревцем. Луна светила
ярко, было видно почти как днем. Леля придвинула себе обитое ситцем кресло
и села перед исцарапанным зеркалом. Тут пахло пудрой и выдохшимися дешевыми
духами.
На зеркале было нацарапано алмазом: "Дормедон-Купедон!..", немного
ниже, мелким почерком: "Фирс грыз крыс"... и вкось, неровными буквами:
"Офелия, о нимфа, помяни меня в своих святых молитвах!"
Леля потянула к себе ящик подзеркального столика. Звякнули погнутая
шпилька и баночки из-под вазелина. Несколько круглых золотых чешуек с
дырочками посредине - блесток с платья - поблескивали на дне. Она надавила
кончиком пальца так, чтоб чешуйка пристала, и рассмотрела ее у себя на
ладони.
Она представила себе актрису, которая гримировалась перед этим
зеркалом. Вот здесь отражалось ее оживленное лицо. Здесь она надевала
блестящие платья, с которых осыпались блестки. А сейчас она, наверное, уже
старая, и вот какая-то девчонка сидит и смотрится в ее зеркало. А от нее
остались вот эти несколько блесток и запах выдохшихся духов...
Леля долго пристально всматривалась в свое лицо, и, как всегда бывает,
ей начало казаться, что она перестает себя узнавать в отражении. Глаза
стали темнее и больше и так пристально смотрели в ее глаза из глубины
зеркала.
Офелия, о нимфа... в своих святых молитвах... что было на душе у
человека, который это нацарапал? Отчаяние? Или это просто актерское
шутовство?..
А вдруг я тоже стану когда-нибудь старой?..
Ей уже трудно было оторваться от зеркала, она говорила себе: пускай,
ничего, ведь это в последний раз: теперь прощай, театр, прощайте, смешные
мечты.
Она все не решалась встать и не отрывая глаз смотрела, не зная, что
запоминает все на всю жизнь. Не зная, что через двадцать долгих лет она
будет помнить и косую железную крышу, и облитые луной верхушки тополей, и
белые горы облаков над крышами спящего города, и одинокого скрипача в
оркестре, и зеркало с отражением своего лица, и все нацарапанные слова, и
все свои мысли в этот вечер.
И, лежа в постели после тяжелой болезни, в разгаре новой войны, белой
ночью, долгие часы глядя в потолок чужой комнаты с закопченными амурами по
углам, все это вспоминать, помнить, заново видеть все - до пылинки, до
крошечной золотой блестки с дырочкой посредине...