"Федор Федорович Кнорре. Одна жизнь" - читать интересную книгу автора

За великое дело любви!

Перевел дух и хрипло и мрачно сказал:
- Вот что я читал под музыку... И верил всем сердцем... и студенты
меня вынесли на руках... Недалеко, но вынесли. Я свято верил. И вот я читаю
"Сакья-Муни", и меня еле слушают, а Гусынин пожинает свои гнусные лавры. И
этим людям мы должны будем теперь играть! Нет, это не те, кто погибали за
великое дело, не святые интеллигенты, не рабочие с Пресненских баррикад.
Это - Расея, темная, окопная, крестьянская - на кой ей черт Шекспиры и
Чайковские... А впрочем, идите спать, милая, не детское дело слушать такие
вещи... Все обойдется. Мы отработаем паек и уедем в другое место, где тоже
будем никому не нужны...
- Вы тот раз так хорошо читали, на концерте, - сказала Леля. - А
Гусынин - это просто пакость!
- Тем более, тем хуже, тем страшней... - продекламировал Кастровский
уже с некоторым оттенком самодовольства.
"Бедный! - подумала Леля. - И он, как губка, готов впитать каждую
похвалу, даже ничтожной девчонки, какой он считает меня..."
Она сделала над собой небольшое усилие и приврала:
- Вы замечательно декламировали, я даже слышала, как многие говорили,
что просто... замечательно!
- Да? - с приятным удивлением небрежно переспросил Кастровский. -
Возможно... Не знаю... Что ж, поднимем тост за тех, кто это говорил.
Леля подождала, пока они чокнулись, церемонно поклонившись в ее
сторону, и ушла к себе.
Там она вылезла из окна и села на подоконник, спустив ноги на покатую
крышу. Облитые луной верхушки тополей были у нее перед самыми глазами.
Ночной город, казалось, лежал у подножия гигантской стены неподвижных
облаков, похожих на гряду снеговых гор.
Хорошо, что для нее все теперь кончилось. Не беда, что немножко
хочется плакать и сердце похныкивает. Похнычет и перестанет. Лучше вовремя
взяться за ум. Все равно она ничего не понимает в новом искусстве, и ее
почему-то угнетает мысль, что старый театр умер, стал ненужен, и теперь
надо будет только хором декламировать театрализованные лозунги дня, в
раскрашенных квадратами и треугольниками костюмах, среди голых досок сцены
без декораций.
Ну что ж, она отсталая и не понимает задач революционного искусства.
Ей нравятся самые обыкновенные старые спектакли, нравится обыкновенная
музыка. Даже под уличную шарманку она может зареветь от глупого восторга и
сладкой тоски. И почему-то пьесы Чехова из старой жизни, про таких чуждых
для нее людей, ее берут за сердце. И так грустно, что Чехов, милый ее
сердцу, оказывается, сам отсталый, потому что не сумел в своих пьесах все
так правильно написать, как это умеют теперь авторы пролеткультовских
одноактных пьес...
Но теперь это все уже не страшно. Какое кому дело, что нравится в
театре штабной машинистке?..
В комнате у Семечкина давно угомонились, и стало слышно, как где-то
глухо поет скрипка. Леля соскочила на пол, приоткрыла дверь. Звук стал
слышней. Она на цыпочках вышла и стала спускаться, прислушиваясь.
С балкона третьего яруса она заглянула в пустой и темный зрительный