"Федор Федорович Кнорре. Одна жизнь" - читать интересную книгу автора

сцену. Она вдруг все забыла, испугалась до столбняка и самозабвения и
вместо реплики, которую во весь голос ей подавал суфлер: "Позвольте к вам
войти, дорогая?" - после долгого молчания, одичавшим от страха голосом,
просипела: "Взойтить мне можна?.."
Сластолюбивый министр - Кастровский, оторвавшись от галантных поцелуев
ручек своей фаворитки, невозмутимо ответил ей в тон:
- Чего ж там! Всходи уж, кума!..
Дагмарова, согнувшись пополам, со стоном упала на ступеньку. Гусынин
визгливо заржал, дрыгая ногами, сама Леля с размаху села на пол, закрыв
лицо руками, повизгивая от хохота. Хохотал даже мрачный рабочий сцены
Лотырейников, оскалив желтые зубы, и желчный суфлер, роняя и подхватывая
спадающее с носа пенсне.
Анна Игнатьевна обиделась до слез, и ее долго пришлось успокаивать и
уговаривать подготовиться получше к следующему разу. Репетиция кое-как
продолжалась.
Дагмаров, как многие плохие актеры, любил сразу в полный тон
репетировать новые, едва знакомые роли. В финальной сцене расстрела
коммунаров он героически распахнул пиджак, подставляя грудь под пули,
выкрикнул проклятье палачам и, мастерски раздувая ноздри, приготовился
упасть на пол.
Выстрела, которого он требовал даже на репетициях, не последовало.
Дагмаров повторил игру ноздрями, рухнул на пол, издал предсмертный хрип и,
раскинув руки, закрыл глаза. В этот момент запоздавший Лотырейников дал
из-за кулис выстрел. Дагмаров вскочил возмущенный, отряхивая пыль с брюк.
Напрасно Дагмарова, помогая ему чиститься, торопливо шептала, что он сыграл
изумительно, у нее просто дрожь пробежала по спине, - Дагмаров вырывался и
отворачивался, раскапризничался, как мальчишка, и его пришлось долго
успокаивать и хвалить, прежде чем к нему вернулось его обычное,
непоколебимое самодовольство бездарности.
После этого случая, хотя Лотырейников своевременно подавал в нужные
моменты выстрелы, никто из убитых уже не падал. Услышав выстрел,
Кастровский спокойно спрашивал: "Это кого, меня?.." - и, убедившись, что
убили именно его, а не кого другого, делал небрежный жест, точно показывая
на распростертого у его ног человека: "Так, значит, я тут падаю! Я
рухнул!.."
Последним погибал на баррикаде мальчишка-барабанщик, Леля, но перед
смертью она должна была спеть песенку. К ее ужасу, Павлушин объявил
репетицию законченной и, сдерживая сытый зевок, пошел со сцены.
- А как же песенка?.. - в отчаянии крикнула ему вслед Леля.
- Песенка? - удивился Павлушин. - Ах да, песенка... А у вас слух-то
есть, Истомина?
- Есть, - храбро сказала Леля.
- А песенка?.. Собственно, какая тут может быть песенка! Тут нужна
"Марсельеза"... По слова вы посмотрите там из сборников Пролеткульта,
какие-нибудь стихи... В общем, займитесь сами. А в свободное время все-таки
Гюго почитайте...
Леля не успела даже сказать, что уже два раза перечла "Отверженных"...
"Что же это такое?.. Что же это? - спрашивала она себя, оставшись в
своей комнате под крышей после репетиции. - Вдохновение! Лепка образа!
Революционное искусство, зовущее на борьбу!.. А на деле бормотанье под нос,