"Федор Федорович Кнорре. Одна жизнь" - читать интересную книгу автора

нас есть обычные пьески, но мы хотели бы отказаться от них. Вы же
понимаете! Свершается революция во всех решительно областях жизни. Новое
искусство приходит на смену каноническому буржуазному театру с его
пятиактными спектаклями всяких этих Коршей и Малых. От Леонидов Андреевых,
Чеховых и Арцыбашевых мы оставим только чучела в музеях! Мы вернем театр к
его народным истокам, к площадному действу, к культу Диониса, мы возродим
скоморохов, народных игрецов и дудошников. Мы вернем театр к импровизации
балагана, к раешнику в скоморошьим игрищам!.. Конечно, это только... в
общих чертах. А? - Павлушин вдруг запнулся и с тревогой посмотрел на
военкома.
- Вот оно, значит, как? - благодушно проговорил военком. - Ну что ж,
пошли к нам в штабной вагон. Решим практические вопросы.
Через минуту от головы до хвоста состава прокатился знакомый лязг и
перезвон буферов, и поезд медленно двинулся дальше.
- Болтун и щенок! - с презрением произнес Кастровский. - Дудошника я
ему стану играть!
- Не принимайте этого к сердцу, дорогой Алексей Георгиевич, - сказала
Дагмарова. - Все очень просто... Павлушин добивался постановки у Корша. Его
не пустили, и вот теперь он готов всех и все решительно отменить. Устроится
в приличном театре и будет ставить, как все.
Кастровский все кипел и никак не мог успокоиться.
- Я же не против новаторства! Разве что-нибудь говорю против
Станиславского? Он ведь актеров спиной к зрителям посадил! Это же чушь,
нелепость, а у него получилось!
Дагмаров, подзадоривая, засмеялся и сказал:
- Да, зато у него актеры играют кто Кота, кто Хлеб, кто Молоко. Ты бы
согласился?
Кастровский окинул Дагмарова, как он умел, уничтожающим, презрительным
взглядом свысока, так, точно собеседник стоял под ним, на улице, а он
смотрел на него сверху, с балкона второго этажа.
- У Станиславского, милый юноша, я соглашусь играть хоть сосиску,
потому что у него в сосиске будет больше души, чем у другого в короле Лире!
Да-с!..
Завязался беспорядочный актерский спор о душе, таланте, вдохновении и
перевоплощении, о Мочалове и Сальвини, которых никто из них в глаза не
видел. На разъезде поезд опять остановился, и в вагон вернулись Маврикий с
Павлушиным. У Маврикия был вид кавалериста, вырвавшегося после лихой рубки
из удачной атаки.
- Порядок! - провозгласил он, вскарабкиваясь по лесенке. - Уже
зачислили на довольствие. Будем получать боевой паек.
- А теперь попрошу всех ко мне, - хмурясь с сосредоточенным видом,
сказал Павлушин, хотя все и без того стояли вокруг него. - Мы с военкомом
обо всем договорились. Не будем забывать, товарищи, враг у ворот. Все силы
надо бросить на разгром беляков!.. В общем, пока будем играть "Бедность не
порок", а готовить "Баррикаду Парижской коммуны"... Это, конечно, рутина,
театральщина, но приходится делать уступку политическому моменту. Притом я
уже кое-что придумал. Знаете, кто у нас будет играть палача французской
революции генерала Галифе?
- Гусынин... - саркастически пробормотал Кастровский.
- Да, Гусынин! У вас кривые ноги, Гусынин? Мне нужны кривые ноги!