"Федор Федорович Кнорре. Одна жизнь" - читать интересную книгу автора

сосредоточенности и общей стройной налаженности громадного сложного дела.
Ему кажется, что эти минуты похожи на последние мгновения перед отплытием
большого корабля.
И вот корабль ожил, двинулся с места и начал плавание: зазвучала
музыка, всколыхнулся и плавно взлетел занавес, пахнув ветром в лица, и в
зале стало светло от солнца, заливающего кусты и колонны усадьбы Лариных...
Переглянувшись, старики со вздохом поднимаются и продолжают обход.
Василий Кузьмич находит в связке нужный ключ и отпирает железную дверь
склада бутафории. Длинными рядами теснятся на полках золотые ковши,
греческие амфоры и блюда с виноградными кистями и ярко раскрашенными
яблоками, окороками и жареными картонными кабанами. Сверкают фальшивыми
камнями рукоятки мечей, шлемы с золотыми орлами, алебарды, чеканные медные
щиты. Тут хранится все, начиная от пистолета Германна и чернильницы Татьяны
до лебедя Лоэнгрина и Золотого Петушка...
Тишина. Сырой холод. Темнота. Но все в порядке. Они запирают двери и
идут в костюмерный склад.
Сундуки, длинные ряды вешалок, где хранятся боярские шубы, черные
плащи волшебников, царские одежды и хитоны фей, лохмотья санкюлотов,
стрелецкие кафтаны и мундиры фантастических балетных государств.
Наконец осмотр окончен, имущество принято в целости, и кольцо с
ключами передано Анохину. Василий Кузьмич возвращается в комнату коменданта
театра.
Близоруко поднося к глазам, он раскладывает отсырелые бумаги и письма.
Вот еще два новых письма: опять Истоминой в адрес театра.
Василий Кузьмич собирает в пачку все письма Истоминой, их семь штук.
Они начали приходить после заметки в газете "Двадцать пять лет
деятельности". Неужто двадцать пять? Он отлично помнит Истомину. Точно
вчера он видел ее совсем молоденькой. И вот - двадцать пять.
Все стены комнаты завешаны фотографиями. Мефистофели с дьявольским
изломом бровей, беленькие Снегурочки, Демоны с черными провалами глаз,
Джульетты в шапочках, вышитых жемчугом, Шемаханские царицы, Олоферны со
смоляными курчавыми бородами, Лоэнгрины и Шуйские, Онегины, Любаши и
Радамесы...
"Бедные вы мои арапчики, русалочки и чертики, - печально думает
Василий Кузьмич. - Где-то вы все теперь? Где ваше сказочное царство?
Волшебные ваши голоса? Осталось ли от вас хоть что-нибудь? Или и вы погибли
под развалинами после взрыва фугаски, замерзли, умерли от голода?.. Зачем
же тогда все это было? Зачем и я был? Неужели все это можно уничтожить?"
А где же тут Елена Истомина?.. Ага, вон то молодое, такое
внимательно-радостное лицо между Борисом Годуновым и Травиатой - это она...
Подумать только. И он может захватить эти письма, добраться как-нибудь до
окраины города и увидеть ее живое, знакомое лицо, хоть одно из этих
бесконечно милых его сердцу лиц!
...Мелкими, пошаркивающими шажками Василий Кузьмич не спеша подвигался
вперед вдоль длинных улиц, переходил площади и несколько раз, добравшись до
какого-нибудь тихого переулка, присаживался отдохнуть. Наконец высокие
городские дома остались позади, потянулся пригород, и в конце улицы
блеснула солнечная рябь реки.
Ступая по грудам битого кирпича, он прошел под воротами и остановился.
Перед ним была обожженная кирпичная пустыня. Печные трубы стояли, как