"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

держать обед в печи горячим и отправился вслед за Паклиным.
Выйдя из дома, я и пяти шагов не сделал, как столкнулся с Артемием
Васильевичем Петраковым, давним моим знакомцем, служившим уже около десяти
лет управляющим имением графа Алексея Петровича Залесского в Бутырках.
Артемий Васильевич, и так мужчина не маленький, сейчас казался вдвое больше
себя - на нем была огромная черная медвежья шуба с широким воротником,
сапоги он носил тоже медвежьи, а вот шапка была соболья. Артемий Васильевич
знал о нашей традиции и, ежели не был обременен делами, всегда наведывался в
мой дом в этот важный для меня день.
Дружба наша могла показаться странной стороннему глазу из-за разницы в
возрасте: господину Петракову было тридцать шесть лет. Когда-то он учился в
Казанском университете на медицинском факультете, у Петра Францевича
Лесгафта, но когда профессора Лесгафта уволили и лишили права заниматься
преподавательской деятельностью, Артемий решил оставить учебу и подал
прошение об увольнении из университета - "по расстроенному здоровью и
домашним обстоятельствам". Занятно, но за четверть века до него из
Казанского университета совершенно с такой же формулировкой уволился любимый
мною Лев Николаевич Толстой, только с юридического факультета. Потом Артемий
Васильевич служил в Казанской губернской казенной палате, однако отставился
и оттуда - поговаривали, из-за амурной истории. И то сказать - Петраков что
в Казани, что в наших краях имел известность ловеласа.
Я даже в последнее время, как Аленушка вступила в возраст, стал немного
опасаться его визитов. Успокоился, правда, когда обнаружил, что ни о ком
ином Артемий Васильевич не говорил, кроме как о новом объекте своей страсти,
какой-то красавице необыкновенной, посетившей, по его словам, дом в Бутырках
исключительно для знакомства с ним. Из прозрачных намеков можно было понять
также, что красавица еще и не бедна. Я настолько привык к облигатным в
последнее время громким воздыханиям Петракова о "завоевательнице его
сердца", что непременно сам справлялся о том, как обстоят дела на любовном
поприще.
Визиты Петракова радовали меня, ибо Артемий Васильевич был остроумным
собеседником и человеком неизменно жизнерадостным. Вот и сейчас, увидев
меня, он широко раскрыл дружеские объятья, округлое сангвиническое лицо его,
румяное от мороза, расплылось в искренней приветливой улыбке, а опушенные
мягкими ресницами глаза, и так всегда широко отворенные, распахнулись еще
больше. Но от душевного расстройства меня, к сожалению, не хватило даже на
легкую ответную усмешку.
- Вы, я вижу, все в делах да заботах? - Артемий Васильевич весело
подмигнул мне, но, услышав о происшествии, посерьезнел. - Эка беда... -
протянул он, опуская руки. - Печальное событие, печальное. То-то я смотрю -
на вас лица нет, любезный Николай Афанасьевич... - Петраков внимательно
заглянул мне в глаза, окинул пристальным и отчего-то суровым взглядом
мельника. - А давайте-ка я вас подвезу, я ведь в кибитке, - предложил он. -
Что ж по морозу-то ходить? Тут, чай, полторы версты будет.
Действительно, место, о котором говорил мельник, находилось примерно в
полутора верстах от моего дома. Поначалу я отказался - чтобы не причинять
Петракову беспокойства. Погода была вполне по нашим краям мягкая. Солнце
стояло довольно высоко, морозец обнаруживал себя, но не кусался, небо
отличалось морозной прозрачностью. На деревьях искрился иней, придавая
стволам и веткам видимость хрупкости, и казалось, что это вовсе не липы и не