"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

грабы, а причудливые изделия, изготовленные неведомым мастером из особого,
серебристо-черного фарфора. В другое время я прогулялся бы до речки даже с
удовольствием. Однако сейчас, от того, что предстояло увидеть, настроение
мое было куда как мрачным.
- Помилуйте, - всплеснул руками Артемий Васильевич, - да какое же это
беспокойство? Ведь не на руках же я вас нести буду! Было время - барышень
иной раз носить доводилось, - сказал он шутливо. - Теперь не то, да и вы -
не барышня. Садитесь в кибитку, Николай Афанасьевич. - Петраков снова
покосился на Якова. - И спутник ваш поместится... Эй, Равилька! - крикнул он
сидевшему на козлах возчику. - Потеснись, дай место!
Равиль неторопливо оборотил к нам скуластое лицо, немного передвинулся
к краю, и на освободившееся место живо влез мельник.
- А вас попрошу со мною. Давайте, садитесь!
Я больше не отказывался, и кибитка понесла нас по улице. На околице
откуда ни возьмись налетел хлесткий ветер, разом отвердивший мои усы и
бороду, - кибитка не возок, спереди открыта. Мельник крякнул, нахлобучил
поглубже шапку, сильнее затянул вокруг ворота овчинного тулупа шарф. Я тоже
поплотнее запахнул шубу. И лишь Артемию Васильевичу в его медвежьем наряде,
казалось, все было нипочем.
Я несколько оправился от первоначального потрясения, вызванного словами
Паклина, и даже традиционно поинтересовался у любезного Артемия Васильевича
его матримониальными планами.
- Фю-ить! - присвистнул он. - Что есть женское постоянство, дорогой
Николай Афанасьевич? Пустой звук! Уехала, обещала написать. Вот уже два
месяца - ни слуху ни духу. - Он засмеялся с плохо скрываемой горечью.
Более мы не говорили, каждый вернулся к своим мыслям.
Далее дорога разошлась, обтекая двумя рукавами - верхним и нижним -
скалистый берег Ушни, покрытой сверкающим на солнце льдом. Лед отливал
изумрудной зеленью, и я сразу вспомнил, что среди некоторых местных жителей
бытует мнение, будто деревня наша, имевшая старое татарское название Янсалы,
свое новое имя - Кокушкино - получила вовсе не от фамилии Кокушкины, хотя и
есть такие купцы да фабриканты, а от татарского же названия реки - Кок-Ушня,
то есть Зеленая Ушня.
Урядника, Егора Тимофеевича Никифорова, я разглядел ранее прочих.
Никифоров отличался громадным ростом, так что голова его в черной
длинношерстной папахе с синей лентой возвышалась в центре небольшой группы,
стоявшей у самого берега. Группу образовывали, насколько я понял, человек
пять парней, о которых рассказывал Яков, да еще с полдесятка любопытствующих
кокушкинских мужиков. В трех саженях от них чернела прорубь. Чуть в стороне
лежало что-то длинное и продолговатое, прикрытое рогожей. Я не сразу
сообразил, что это - извлеченное из ледяного плена тело несчастного.
Поодаль же можно было видеть чуть не все кокушкинское население. И не
только кокушкинское. Народ прибежал и из Бутырок, и из Салкын-Чишмы.
Отдельно держались татары. Они громко переговаривались, и до меня
долетали отдельные слова: "Мискин... суюнда... бузлу олум... бахтсыз... суда
бохулмуш кимсэ... заваллы адам..." Поблизости от Никифорова и наших удальцов
топтался господин Феофанов, заядлый охотник. Он и сейчас был при ружье,
возле него стоял егерь, державший на сворке двух собак.
Я поблагодарил Артемия Васильевича за хлопоты.
- Помилуйте, да никаких хлопот, - ответил он. - Мне и самому любопытно