"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

усмешки той и не было вовсе, а мерещилась, блазнилась она мне. Так или
иначе, отношения между нами не сложились еще при жизни старого хозяина. И
хотя минуло едва ли не двадцать лет со времени кончины Александра
Дмитриевича, а Паклин из энергического молодого человека превратился в
степенного, основательного мужика пятидесяти с лишком лет, оставались эти
отношения прежними.
Вошла Домна и доложила, кто пришел, хотя я и так уже распознал гостя.
Понятно, что слова Домны я принял без особого удовольствия. Но мне и в
голову не могло прийти, что на сей раз я имел дело не просто с нежеланным
визитером, а с посланником судьбы. Тем самым, о котором нередко можно
прочитать в книгах модных беллетристов и которого французский сочинитель
непременно назвал бы "мессажер дю дестэн".
Впрочем, мельник вряд ли считал себя таковым. Мне же эта странная и
весьма несообразная с моим характером мысль пришла в голову, едва он вошел.
Паклин был в овчинном тулупе, крытом темным сукном, и телячьих сапогах мехом
вверх. Коричневый гарусный шарф обвязывал его воротник так, что длинные
концы спускались на грудь. Лисью шапку он сдернул и возбужденно мял в руках.
Глядя в его настороженные, даже напуганные глаза, я вполне мог предположить
нечто чрезвычайное. Да что там "мог" - сразу же, конечно, и предположил. И,
кстати, только завидев мельника, я тут же подумал о дочери. Уйдя после
завтрака на прогулку, моя Аленушка (для всех - Лена, Елена; для меня же
только и единственно Аленушка) давно должна была вернуться домой. Она
отсутствовала уже никак не менее трех часов - время более чем достаточное
для утреннего променада. Более того, зная тревожность моего ума, дочь
никогда не давала мне поводов для беспокойств, даже если каприз или
какое-нибудь томительное душевное состояние и побуждали ее к своенравию.
Ответив на приветствие Паклина, я поинтересовался, какие дела привели
его нынче ко мне. Честно сказать, хотя в глубине души я уже понимал, что
стряслось что-то весьма серьезное, я все-таки предпочел устроить свои мысли
так, что Паклина постигла какая-то беда по делоуправству и пришел он просить
о снижении либо отсрочке платежа. Однако первые же слова мельника мгновенно
выветрили эти предположения. Он заговорил прямо от порога, то и дело ударяя
себя в грудь рукой с зажатой в ней шапкой. Другой рукой после каждой фразы
Паклин быстро оглаживал аккуратно стриженную рыжую бороду. Привычка эта его
была мне известна и говорила о нешуточном волнении.
- Беда, Николай Афанасьевич! - возбужденно заговорил мельник. - Знаете,
молодые ребята любят скатываться на коньках с кручи на речной лед - удаль
показывают друг перед дружкой, да перед девицами опять же. Там и наши парни
были, и салкын-чишминские, и из татар, ну и студент хозяйский тоже, да. И
Елена Николавна среди них, если по правде...
Тут у меня потемнело в глазах. Я оперся рукою на стол, чтобы не
упасть, - ноги вдруг стали соломенными. На миг все словно поплыло, а картина
представилась страшная - скользит моя Аленушка на коньках, и лед под нею
вдруг проламывается, и летит единственная моя доченька прямо в черную
безответную воду.
- Что?... Что с Аленушкой?... - Голос мой прервался, а лицо, видимо,
обрело такое выражение, что Яков стал сметанного цвета, попятился и с
размаху сел на диван у стены, сжимая руками концы своего гарусного шарфа.
- Да вы чего, батюшка? - Он развел руки, словно пытался задушить себя
своим же кашне. - В порядке она, ничего с ней не стряслось, Бог с вами...