"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

образцовый порядок, поддерживаемый мною во всех постройках кокушкинской
усадьбы. Последнее мне давалось легко, ибо я выстроил свой дом поблизости,
так что из окон мог вполне видеть и саму усадьбу, и флигель, и прочие
постройки; при том я всегда отклонял предложение, делавшееся мне ежегодно, -
переселиться в усадьбу и занять две комнаты во флигеле. Свои стены - это
свои стены, здесь ушла из жизни та, которую я любил больше всего на свете,
здесь и я испущу свой последний вздох, когда Всевышний определит мне день и
час.
В нынешней должности оказался я благодаря покойной супруге, Дарье
Лукиничне: она после свадьбы настояла на том, чтобы мы поселились поблизости
от ее родителей. Как раз тогда покойный хозяин искал нестарого человека на
должность управляющего. Чем-то я ему показался, так что он даже
рекомендательные письма, коими я предусмотрительно обзавелся, посмотрел лишь
вприглядку. Может, и хорошо: ну что за рекомендации, прости Господи, мог
представить надворному советнику Александру Дмитриевичу Бланку отставной
подпоручик артиллерии, за пятнадцать лет службы едва прошедший два чина и не
отличившийся особо ничем ни на военном, ни на цивильном поприщах!
Так вот, в отличие от своих дочерей, унаследовавших поместье, Александр
Дмитриевич был человеком суровым, аккуратным и не то что дотошным, но весьма
и весьма рачительным. Он регулярно проверял все мои книги - не только по
концу года, но и в другое время. Да и супруга его Екатерина Ивановна была
по-хорошему пристрастна к мелочам. Как я уже говорил, он вел свой род от
немецких предков, поселившихся в России еще во времена Екатерины Великой.
Кстати, его первая жена Анна Ивановна Гроссшопф, матушка нынешних хозяек,
тоже была то ли немецкой, то ли шведской крови. Кое-кто, впрочем,
поговаривал, будто Александр Дмитриевич происхождения был иудейского и
крещение принял в зрелом возрасте, и даже не в православие, а в лютеранство.
Но, думаю, это лишь злоязычие да досужие домыслы, вполне обычные в нашей
провинции. Сам я иной раз слышал, как Александр Дмитриевич и Екатерина
Ивановна переговаривались между собою по-немецки. И по православным
праздникам они непременно ездили в церковь в Пестрецы. Да и иконы в доме...
А вот на иудейское происхождение ни в речи их, ни в обычаях ничто не
указывало. И в облике тоже.
Закончив заниматься с книгами, я по старой привычке прилег отдохнуть на
часик-другой, однако, едва я сомкнул веки, меня поднял настойчивый стук в
дверь. Подавив естественное недовольство человека, которому не дали
отдохнуть, я позвал свою прислугу Домну, чтобы приказать ей посмотреть, кого
это Бог принес. Домна вошла ко мне - в своем вечном суконном черном платье и
зеленом шерстяном фартуке, - выслушала распоряжение и отправилась открывать.
Услыхав в сенях возгласы и определив, что принес - Бог ли, нечистый ли -
мельника Якова Паклина, я понял, что далее день пойдет наперекосяк.
С мельником у меня, что называется, не было общей скобки. Хотя, если
разобраться, серьезных к тому причин не имелось. Просто после шестьдесят
первого года Паклин, тогда молодой видный парень, сподобился стать первым
арендатором Александра Дмитриевича - взял в аренду несколько десятин леса и
мельницу, стоявшую на излучине Ушни. Он разбогател быстро, даже очень
быстро. Плату вносил аккуратно, но делал это с таким самовосхищенным видом,
что иной раз мне хотелось, дабы деньги от него приносил кто-нибудь другой.
Или чтобы принимал их кто-нибудь другой. Я с трудом переносил постоянную
усмешечку в его узких, татарского разреза глазах. Возможно, впрочем, что