"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Четвертая жертва сирени " - читать интересную книгу автора

наживы. Писатель Довгялло - прежде я не слышал о нем - проявил недюжинное
знание повадок и приемов жуиров и прохиндеев, однако сравнивать его с
подлинными мастерами родной речи я бы не стал ни в коем случае. Вдобавок ко
всему книга изобиловала ошибками и опечатками, а подобного рода огрехи я в
одинаковой степени не выношу как в тех произведениях, которые читаю, так и в
бумагах, которые пишу сам. Сам я не великий словесник, однако учитель мой
Иван Петрович Б***, наставлявший меня в молодости, вселил в мое сердце
подлинную любовь к хорошей литературе и научил знать и уважать родной язык,
который господин Тургенев со всею справедливостью назвал великим и могучим.
Вместе с тем книжка Довгялло увлекла меня. В этом разоблачительном, но
в то же время душещипательном романчике писатель трогательно рассказал о
судьбах нескольких горемык и дал портреты двух женщин, которым позавидовал
бы и более искушенный романист. Особо тронула меня история Анны Ивановны
Николаевой, чистой девушки, совращенной женатым жуиром, но все же
завоевавшей впоследствии истинную любовь.
Словом, случайно взялся я за эту книжку, раскрыл на первой попавшейся
странице ближе к концу романа, прочитал несколько абзацев - и вдруг испытал
что-то вроде электрического удара. Холодок пробежал у меня по загривку,
волосы словно от сквозняка шевельнулись, а руки прямо-таки задрожали. Вот
что было там написано:
"Теперь же, когда я одной ногой стою уже на пороге гроба, вы должны
узнать все... Это необходимо для вашей будущности, для вашего счастья и
счастья вашего ребенка... Узнайте же, дитя мое, Александр Петрович
Ратынский - человек женатый и перед вами его законная жена".
Уронил я брошюрку на колени, а в сердце так и стукнуло: ох, беда будет!
Книжка негодная, и написана плохо, но вот поди ж ты - резанула в самую душу.
Мысли мои который день витали вокруг Аленушки, от коей месяц уже как не было
писем, а теперь мгновенно переключились на зятя. Пересветов не производил
впечатление жуира, но вдруг он тоже двоеженец, наподобие петербургского
"золотопромышленника" Ратынского из романа Довгялло? Вдруг и он,
воспользовавшись чистотой и молодостью Аленушки, соблазнил ее, а потом даже
женился, с тем лишь, чтобы впоследствии бросить и вернуться к прежней жене?
Нет, что ни говори, а чувствуем мы порою приближение беды, и если видим
в чем-то подтверждение этого предчувствия, пусть в нечаянно подвернувшейся
книге, или в неожиданном ударе грома среди ясного неба, или в нестройном
поведении домашних животных, это не случайность и не совпадение, а
проявление каких-то грозных ипостасных законов, которые знать нам до поры до
времени не суждено. Не знаю, что говорят об этом премудрые господа ученые,
но твердо знаю другое: 16 июня 1890 года с самого утра я ждал, что
произойдет нечто нехорошее.
Оно и произошло, пришло ко мне - вместе с коротким стуком в дверь.
Я отозвался, и тотчас дверь отворилась, а на пороге увидел я человека,
которого менее всего желал бы видеть в нынешнем моем состоянии. Почтил меня
своим приходом наш урядник Егор Никифоров. Выглядел он внушительно, в
белоснежном двубортном кителе с "золотыми" пуговицами, серых, с голубоватым
оттенком кавалерийских штанах-суженках, заправленных в высокие юфтевые
сапоги со шпорами. Форменная фуражка в белом полотняном чехле и с кокардой
была по-казачьи сдвинута набок, строго на два пальца над правой бровью.
Справа - револьвер в черной кобуре, с серебряным шнуром, слева - плоская
кожаная сумка, тоже черная. Словом, сила и величие местной нашей власти