"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Четвертая жертва сирени " - читать интересную книгу автора

мне на ум мысль: а что, может, есть правда в тех зловредных слухах? Вот
возьмут хозяйки мои да и продадут усадьбу, и тем самым вычеркнут из своей
жизни Кокушкино. А я останусь доживать свой век забытым, никому не нужным
стариком, у которого только и есть что ветхий шкаф, заполненный почти
доверху книгами (а среди них зачитанный до дыр томик Толстого и запрещенный
Чернышевский), да запас рябиновой настойки.
И от переживаний этих становилось мне совсем худо. Словно бы оказывался
я в том странном состоянии, которое знает всякий, кто обнаружит вдруг, что
старый, удобный и привычный сапог возьми да развались прямо на ноге. И вот,
хоть и строишь себе новый по точнейшей мерке, из хорошей кожи, а надел его -
и все не то, не привыкает нога к новой обувке. Так и душа моя никак не могла
привыкнуть к новому образу жизни.
Словом, год, канителью тянувшийся со свадьбы, прошел у меня под знаком
меланхолии. И наисильнейшим образом почувствовал я ее - стоит ли
удивляться? - нынешним утром 16 июня 1890 года, когда, не успев проснуться,
обнаружил в себе препоганое и душевредное настроение.
Шел Петров пост, посему позавтракал я пирогом с кашей, а до пирогов,
что с кашей, что с горохом, что с томленой рыбой, Домна моя была большой
мастерицей. Нынче пирог был отменный, да только не помешало мне это, к стыду
своему, напуститься на безвинную кухарку. За что - через пять минут уже и не
вспомнил. Видимо, ненароком поступил так - знаю, грешен! - чтобы внутреннее
мое мрачное состояние обрело, так сказать, внешнее побуждение. Домна,
впрочем, привыкла к подобным утренним сценам и просто вышла из горницы,
храня молчание.
Я вернулся в спальню, которая служила мне также кабинетом, и уселся у
раскрытого окна, из которого тянуло теплым летним ветерком, несущим чудные
запахи скошенного сена и полевых цветов. "Что же, душа моя, Николай
Афанасьич, - с грустью подумал я, - а стоит ли ждать, пока тебя известят о
продаже имения? Не подать ли в отставку самому?" И то сказать - достаток
какой-никакой у меня имелся, дочь, слава Богу, пристроена. Может, и правда
уйти в отставку, перебраться в Самару, внуков нянчить... Ведь будут же у
меня, не могут не появиться внуки, коих так славно тетешкать на руках!
Кажется, в таком будущем никто не усмотрел бы каких-либо страхов, а мне
вдруг столь плохо стало, что сделал я то, чего давно уже не делал: будто за
соломинку, ухватился я за "Севастопольские рассказы". Но словно бы черт
какой подтолкнул меня под локоть! Рука моя потянулась к брошюрке, лежавшей
поверх томика графа Толстого. Сам же я туда ее и положил, хотя, признаться,
книжонка эта вызывала у меня немалую неприязнь.
Называлась она "Петербургские золотопромышленники", сочинение В. А.
Довгялло. [4] Ее и несколько других подобных брошюрок я купил как раз в
Самаре, на следующий день после свадьбы моей дочери, именно в том самом
книжном магазине Ильина, где работала моя Аленушка. То были новинки - не
далее как в прошлом году эти книжки начал издавать в Петербурге молодой и
прыткий издатель Петр Сойкин, имея намерение предложить публике дешевое,
развлекательное, но и поучительное чтение.
Поначалу меня привлекло название. Откуда в Санкт-Петербурге
золотопромышленники? - помнится, подумал я. Приступив к чтению, уже в
Кокушкине, я быстро понял, что речь в этой книжке идет не о добытчиках
золота, а о тех личностях, которые промышляют деньги в чужих карманах, то
есть мошенниках, шарлатанах, промотавшихся прощелыгах и прочих любителях