"Григорий Климов. Песнь победителя " - читать интересную книгу автора

редким явлением. Возможности их практического применения для советского
человека настолько ничтожны, что никому не приходит в голову заниматься их
изучением. "Еще НКВД на заметку возьмет", - думают люди.
"Так, так..." - постукивает полковник карандашом по моим бумагам. -
"Так вот, товарищ капитан. Немецким языком у нас хоть пруд пруди.
Английского тоже хватает. Но я вижу, что Вы усидчивый человек и к тому же не
мальчик... Я предлагаю Вам нечто лучшее".
Он делает многозначительную паузу и наблюдаёт, как я реагирую на все
сказанное.
"Я зачислю Вас на исключительно ответственное отделение. Туда попадают
немногие. К тому же я Вам гарантирую, что после окончания, Вы будете
работать в Сан-Франциско или Вашингтоне. Что Вы скажете на это?" Я, не меняя
выражения на лице, смотрю через стол. К чему это он гнёт? Не английский, не
немецкий, работать в Вашингтоне... Уж не хочет ли он предложить мне
должность лифтёра в каком-нибудь посольстве? Краем уха я слыхал, что здесь и
такие номера бывают.
"Так вот! Я зачислю Вас на Восточный Факультет", - тоном снисхождения
произносит полковник.
Я машинально закладываю язык за левую щеку. Неожиданно мне становится
то жарко, то холодно.
"...На японское отделение!" - заканчивает полковник, вложив в эти слова
последний запас своего пафоса. - "Английский язык, к тому же, там требуется
больше, чем где-либо".
Я зябко перебираю плечами и чувствую себя очень неуютно.
"Товарищ полковник, а там попроще ничего нет..?" - слабым голосом
выговариваю я. - "Я, знаете, недавно контужен был..." "Тут не лавочка.
Ассортимент ограничен", - лицо полковника мгновенно меняется, становится
холодным и жестким. Ему жалко потраченного на меня времени.
"Одно из двух: или японское отделение или Вы отправляетесь, откуда
прибыли. Вопрос исчерпан! Даю Вам два часа на размышление..." "Полковник в
Ленинграде угрожает мне, если вернусь, Трибуналом, а здесь - пожизненная
каторга на японском языке. Попал, кажется, ты Климов в клещи?!" - мелькают в
моей голове обрывки мыслей.
Когда я выхожу из кабинета Начальника Учебной Части, меня обступает
оживленная группа моих новых знакомых. Все интересуйся результатом столь
долгой аудиенции:
"Ну, как? Куда попал? На Западный?" - слышится со всех сторон.
"Банзай!" - отвечаю я уныло.
Все на мгновение замирают, потом разражаются диким хохотом. Для них это
звучит анекдотом, для меня - драмой.
"Знаешь сколько у них в алфавите знаков?" - сочувственно спрашивает
один. - "Шестьдесят четыре тысячи! Культурный японец знает около половины...
Оттого они все очки носят".
"За последний год здесь было три самоубийства", - любезно информирует
меня другой. - "Все в японском отделении. Совсем недавно один под трамвай
бросился".
Да, видно не даром полковник интересовался моей усидчивостью. На лбу у
меня выступает пот. Пески и болота Ленинградского фронта неожиданно кажутся
мне такими родными и близкими. Лучше фронт, чем шестьдесят четыре тысячи
иероглифов.