"Генрих фон Клейст. Михаэль Кольхаас " - читать интересную книгу автора

оставшемуся сидеть в карете перед домом Кольхааса, видимо, было поручено
передать сие сообщение, но на удивленный вопрос конноторговца, зачем же было
заводить эту канитель, он не дал сколько-нибудь вразумительного ответа и,
спеша продолжить путь, сказал только, что градоправитель велит Кольхаасу
набраться терпения. Лишь в конце этой краткой беседы, по нескольким словам,
оброненным чиновником, Кольхаас понял, что граф Кальхейм в свойстве с домом
Тронка. Не видя более радости ни в своем конном заводе, ни в мызе, охладев
даже к жене и детям, Кольхаас весь месяц томился недобрыми предчувствиями --
и как в воду глядел. По истечении этого срока из Бранденбурга вернулся
Херзе, которому целебный источник и вправду принес некоторое облегчение, с
рескриптом и приложенным к нему письмом градоправителя следующего
содержания: ему-де очень жаль, что он ничем не может быть полезен Кольхаасу;
при сем он препровождает полученную им резолюцию государственной канцелярии
и советует забрать лошадей, оставленных в Тронкенбурге, и все дело предать
забвению.
Резолюция гласила: трибунал города Дрездена решил, что податель сего
прошения занимается сутяжничеством; юнкер, во владениях коего он оставил
своих лошадей, отнюдь не намеревается их задерживать; жалобщик может
немедленно послать за ними или, по крайней мере, сообщить юнкеру, куда их
следует доставить; ему же, Кольхаасу, предлагается впредь не обременять
государственную канцелярию подобными дрязгами и кляузами. Но Кольхаасу не
лошади были важны, он испытал бы не меньшую боль, будь то даже собаки, и
теперь, прочитав письмо, задыхался от ярости. Всякий раз, когда со двора
доносился шум, его грудь теснило зловещее предчувствие, ранее ему неведомое,
и он не спускал глаз с ворот, ожидая, что вот-вот появятся люди юнкера фон
Тронки и передадут ему, еще, того и гляди, с извинениями, изголодавшихся,
изможденных коней. И это было единственное, с чем не могло смириться его
закаленное жизнью сердце. Вскоре, однако, он услышал от одного знакомого,
проехавшего по тому же пути, что его лошади сейчас, как и раньше,
используются на полевых работах вместе с хозяйскими. И тут сквозь боль за
чудовищные неполадки мира пробилась внутренняя удовлетворенность тем, что
собственное его сердце отныне в полном ладу с его совестью. Он позвал к себе
соседа, некоего амтмана, давно уже лелеявшего мечту расширить свои владения
путем покупки граничивших с ними земельных участков, и, усадив гостя,
спросил, сколько на круг он даст за его дома и земли в Бранденбургском и
Саксонском курфюршествах, словом, за всю его недвижимость. Лисбет
побледнела, это услышав. Она взяла на руки своего младшенького, возившегося
подле нее на полу, и, не глядя на румяные щечки малютки, игравшего ее
ожерельем, устремила взор, в котором, казалось, застыла смерть, на мужа и на
бумагу в его руках. Амтман, удивленно взглянув на Кольхааса, спросил, с чего
это вдруг осенила его столь странная мысль. Барышник со всей бодростью, на
какую был способен, отвечал: мысль продать мызы на берегу Хавеля не так уж
нова, они с женой частенько об этом подумывали, дом же в предместье Дрездена
идет уж, так сказать, заодно, об нем и говорить не стоит, - словом, если
амтману угодно будет приобрести оба землевладения, то можно приступать к
составлению купчей крепости. И присовокупил вымученную шутку: свет-де клином
не сошелся на Кольхаасенбрюкке и человек может задаться целями, в сравнении
с которыми обязанности отца семейства не так важны, даже попросту ничтожны;
короче говоря, его душа готова к великим свершениям, и возможно, амтман
вскоре о них услышит.