"Игорь Клех. Смерть лесничего (Повесть) " - читать интересную книгу автора

фатализм, как и положено этой душевной подагре. Проснувшийся в нем
браконьерский азарт, дрожь загонщика говорили ему, что ловчие ямы и силки
прошлого не могут оказаться пусты, что в них трепещется уже и рвется чья-то
жизнь.
Железные дороги пришли за последние годы в полный упадок.
Рельсы, изредка все же поступающие с востока, немедленно
перепродавались западным соседям, а теми - еще дальше. Шпалы поизносились и
расшатались, насыпи обратились в косогоры. Опасно кренясь и то растягиваясь,
то сокращаясь в длину, поезд протягивал свой грохочущий состав по мостам над
незамерзающими, часто мелеющими, трущими гальку и подгрызающими берега
речками.
Берега в местах разлива речек больше не выкладывались бетонными плитами
в шашечку. Не только давно безжизненные доты и дзоты, но и будки охраны
мостов теперь пустовали, хотя охранные зоны вокруг них по-прежнему обнесены
были колючей проволокой.
Разрозненные часовые стали попадаться только уже в горах, на въездах в
тоннели. Вагонные окна, впрочем, давно перестали мыть, и потому о
существовании или несуществовании все большего числа вещей в заоконном мире
оставалось только гадать. Юрьев выходил несколько раз покурить в тамбур с
выбитыми дверными стеклами и снежными заносами по углам. На торцевой стенке
лущились и шелушились наросты пересохшей краски. Непроизвольная имитация
осени - изнаночная и наружная стороны красочных чешуек и струпьев
различались не только оттенком, но и кое-где цветом. По тамбуру гулял
сквозняк. Морозный воздух продирал легкие при глубоком вдохе и приятно
бодрил. Юрьеву уже приходилось как-то ночью ехать в плацкартном вагоне со
снятыми боковыми полками - купейных вагонов в том поезде просто не
оказалось. Ощущение было резким и восхитительным и оттого запомнилось. "На
полпути к теплушке - уют хлева",- подумал он, оправившись от первого
впечатления, прибегнув для этого к испытанному средству меланхолии, и больше
уже ничему не удивлялся. Разве что остаточному наличию кое-где дверей в
разоренных поездных сортирах, пользоваться которыми все равно уже было
нельзя.
Поговаривали, что потрошат вагоны и растаскивают их по частям сами
железнодорожники во время отстоя составов на запасных путях и в вагонных
парках. Ничего неправдоподобного в этом не было. Он помнил, как в небывало
лютую зиму 75-го от съехавших с кольцевой автодороги в поле и опрокинувшихся
грузовиков и автобусов к утру оставались одни чернеющие остовы. То была
законная добыча окрестных сел, небезопасный промысел рукастых и
хозяйственных мужиков.
В Карпатах молодой гуцул признавался как-то:
- Если кто посягнет на моих овец - убью, кто бы ни был. В овраг спущу,
так что ручей весной только кости вымоет.
- Кто бы ни был, даже родич? - спросил тогда Юрьев.
- Родич этого не сделает.
- Убьешь человека за овцу?
- Да.
- За кражу - убийство?
- Да.
- Но ты же в церковь ходишь?!
- Убью.