"Юрий Кларов. Сафьяновый портфель (Сб. "Мир приключений")" - читать интересную книгу автора

Косачевский постепенно стал испытывать чувство, похожее на ненависть. На
эту тему был наложен молчаливый запрет, нарушенный лишь один раз, когда
Мансфельда, большого любителя ковров, обладавшего довольно приличным
собранием "антиков", бессовестно надул некий перс, подсунув ему вместо
старинного "охотничьего" ковра искусную подделку, раскрашенную ко всему
прочему анилиновыми красками, которые получили повсеместное
распространение в конце прошлого века.
От Мансфельда тогда досталось (на словах, разумеется) не только жулику, но
и техническому прогрессу, который порождает таких жуликов. Ведь раньше,
когда ковроделы знали лишь натуральные красители и не имели представления
о химии, которая, слава богу, находилась в зачаточном состоянии, жуликам
нечего было делать. А теперь? Вот вам плоды просвещения!
- Повсеместная замена естественных красителей анилиновыми - смерть
ковроделия! И сейчас мы с вами присутствуем при его агонии, - задыхался от
праведного гнева Мансфельд и бил своим сухоньким кулачком по столу. -
Единственный государь, который понял опасность и попытался ее остановить,-
это шах Насреддин. Единственный! Я не ретроград, я либерал, я против
изуверских казней. И все же я считаю глубоко разумным закон шаха, который
предписывал за использование в ковроделии вместо натуральных красителей
всяческой химической дряни отсекать ослушникам правую руку. Правую, ту,
которая пакостничала, снижая качество персидских ковров.
Мансфельд не менее часа превозносил меры, принятые в свое время персидским
шахом против ковроделов - поклонников технического прогресса. А когда
чиновник дворцового ведомства, наконец, откланялся, Косачевский шутливо
спросил Бонэ:
- Ну как, Александр Яковлевич, кому на этот раз вы сочувствуете - тем, кто
рубил руки, или тем, кому их рубили?
Бонэ, убиравший со стола посуду, простодушно посмотрел на Косачевского
своими невинными младенческими глазами и сказал:
- Рубить руки - это слишком. На месте шаха я бы ограничился каторжными
работами - год, от силы два, не больше...
И, сконфузившись от безудержного хохота, которым разразился Косачевский,
смущенно стал оправдываться:
- Ведь действительно химия погубила ковроделие, Леонид Борисович. Можете
мне поверить - это катастрофа. Нет, не думайте, я, конечно, верю в
прогресс и не сомневаюсь, что со временем анилиновые краски будут такими
же стойкими, как натуральные. Но разве этим все исчерпывается? Старые
ковры, Леонид Борисович, живут по триста - четыреста, а то и более лет.
Мало того, не только живут, но и хорошеют: с годами тона их цветов
становятся мягче, бархатистее, а ворс приобретает серебристый отлив -
благородную седину, которая придает каждому старому ковру особую прелесть.
Это свойство натуральных красителей. Химия здесь бессильна. Я уж не говорю
о том, что растительные краски дают такие глубокие и мягкие тона, Леонид
Борисович, которые даже при большой интенсивности никогда не кажутся
кричащими.
Косачевский вытер выступившие от смеха слезы.
- Итак, симпатии на стороне шаха?
- Вы упрощаете, Леонид Борисович.
- Но все-таки - год каторги?
- Не меньше, - твердо сказал Бонэ и звякнул чашкой. Это означало: приговор