"Ганс Гельмут Кирст. Фабрика офицеров (про войну)" - читать интересную книгу автора

человечки, а однажды среди них появилась и женщина - такая, какую я видел
нарисованной на стене туалета на вокзале. Каждый раз, когда я смотрю на
рисунок, мне становится стыдно - он явно нарисован не слишком-то хорошо.
Этот рисунок однажды увидел один из наших учителей, по фамилии
Грабовски, которого мы, однако, называли не иначе как Палка, поскольку он
никогда не расставался со своей бамбуковой палкой. "Посмотрите-ка на эту
свинью, - сказал радостно Грабовски и погрозил мне своей палкой. - Эдакая
безнравственная скотина, а?" "Это я срисовал, - ответил я. - Это до сих
пор нарисовано на стене туалета на вокзале". "Скажи-ка, - заметил Палка, -
ты любуешься непристойными рисунками в туалетах?" "Конечно, - подтвердил
я, - это вполне естественно". "Сорванец, - сказал Палка, - я тебе сейчас
покажу, что является естественным. Ложись-ка на ту скамью. Задом кверху.
Вытяни ноги. Так, хорошо". Затем он начинает бить меня своей бамбуковой
палкой, пока не задыхается. "Вот, - говорит он затем, - это будет тебе
наука!" А я думаю про себя: "Конечно, это будет для меня наука: ты у меня
никогда больше таких рисунков не увидишь".
"Будь всегда послушным, - говорит отец, - послушным господу богу и
начальству. Тогда у тебя спокойная совесть и обеспеченное будущее". Но
новое начальство оставляет его без хлеба, поскольку он слишком послушно
служил старому.
"Ты должен научиться любить, - говорит мать, - природу, зверей, а также
и людей. Тогда ты всегда будешь жизнерадостным, и все будет хорошо". Но
когда отец остался безработным, она стала часто плакать. И сам характер ее
любви меня иногда печалил. Жизнерадостной и в хорошем настроении я ее
больше никогда не видел. Даже тогда, когда отец наконец получил
возможность быть послушным и новому начальству. Он был этим очень горд.
Лица учителей похожи одно на другое, поскольку их рты делают одинаковые
движения. Слова, которые они произносят, звучат ровно и округло, и все-то
они были когда-то нами уже записаны. И руки их тоже похожи, у большинства
скрюченные пальцы, которыми они держат кусок мела, ручку, линейку или
палку. Только один из них не такой. Его зовут Шенкенфайнд. Он знает
наизусть много стихов, и я выучиваю все, что он цитирует. И еще некоторые
другие, кроме того. Это мне дается не особенно трудно, к тому же
Шенкенфайнд не скупится на похвалу. Я даже знаю наизусть стихотворение о
битве под Лейтеном, а в нем пятьдесят две строки. И Шенкенфайнд говорит:
"Это одно из значительнейших произведений!" И я верю ему, поскольку он
твердо убежден в этом. Ведь это стихотворение он написал сам.
Учительница по фамилии Шарф садится со мною рядом на мою скамью. Она
мягкая и теплая, а ее руки и ноги кажутся сделанными из резины. И меня
одолевает желание потрогать их, чтобы убедиться, сделаны ли они
действительно из резины. Но я этого не делаю, поскольку она придвинулась
совсем близко ко мне и я чувствую запах ее пота. Я отодвигаюсь от нее, и
мне становится нехорошо. "Тяжелый воздух, - говорю я, - нехорошо пахнет".
Она резко поднимается и с тех пор никогда на меня не смотрит. Это для меня
и лучше, так как я ее терпеть не могу.
Несколько дней спустя я вижу ее вечером в парке, где я собирался ловить
светлячков. Шарф расположилась на одной из скамеек в темной его части. Там
она лежит с учителем, тем самым Шенкенфайндом, который умеет писать столь
длинные и возвышенные стихотворения. Но то, что он говорит теперь, звучит
в значительной степени иначе. Он говорит слова, которые употребляет разве