"Виктор Павлович Кин. Записные книжки" - читать интересную книгу автора

иногда звонит выпускающий: "Бабушка Аграфена, вы не спите? Я забыл перчатки
в хронике, так положите их в шкаф, знаете, справа, хорошо?" Потом гремит
первый трамвай, приходят рабочие, которые заливают асфальтом тротуар
напротив и выгоняют беспризорников из асфальтовых котлов. Телефон звонит
чаще, но обычно по ошибке.
- Это мясохладобойня?
- Это базисный склад?
И тогда она обстоятельно объясняла, что нет, это не мясохладобойня, и
нет, это не базисный склад. Это редакция, надо дать отбой и позвонить по
другому номеру. Она шла снова подметать комнаты с сознанием, что долг
исполнен, ошибка исправлена, внесена ясность в сложные отношения людей с
мясохладобойней и базисным складом.
На этот раз ошибки не было. Откуда-то, из неведомого конца города,
несмелый голос спрашивал, нельзя ли позвать к телефону редактора. Она
выполнила весь свой установленный обряд, расспросив подробно, откуда звонят,
кто и зачем, потом сообщила, что раньше четырех редактор не приходит,
спросила, не надо ли секретаря, - так его тоже нет. На этом разговор
окончился.
Постепенно комнаты начали наполняться. Пришел секретарь газеты Берман,
курчавый желчный еврей с узкими глазами, и, усевшись за стол, начал читать
свежий номер газеты. Он не искал в ней новостей или интересных статей. Его
занятием было разыскивать и яростно отчеркивать синим карандашом ляпсусы.
Он охотился за ними, выслеживая, как дичь, перевернутые строки, длинные
заголовки и смазанные клише. Сначала он тихо изумлялся, страдальчески
поднимал брови, потом входил в азарт, в неистовство, набрасывался на газету
с патетической жестикуляцией, изрыгая ругательства и вращая глазами. Он
звонил выпускающему, поднимал его с постели и огорошивал вопросом, в котором
дрожали возмущение и обида:
- Почему у вас Ворошилов смотрит из номера?
Или:
- Не могли вы перенести "Письмо с Украины" вниз и дать немного воздуха
над подвалом?
Так он бесновался над газетой первые полчаса, заново переживая
вчерашний рабочий день. Мысленно он следил за выпускающим в типографии, где
ночью, согнувшись над разметкой, тот кромсал ножницами гранки. Вот он
заносит руку над Ворошиловым и ставит клише на край страницы, так что нарком
оказывается повернутым профилем "из номера" к внешнему краю газеты. Берман
испытывает судорожное желание схватить выпускающего за шиворот и поставить
клише посередине, чтобы портрет со всех сторон был окружен набором. Подвал
можно было опустить и разверстать на все восемь колонок, поднять телеграмму,
отодвинуть "Нам пишут" или выкинуть это к черту. Полоса заиграла бы строгой
красотой отчетливой, хорошо сделанной вещи, получился бы хороший номер.
Странное это дело, но вот за полтора десятка лет работы, проведенных в
разных редакциях, с самыми разнообразными людьми, Берман еще ни разу не
видел "хорошего номера", в котором ничто не нарушало бы гармонии шрифтов,
рисунков и верстки. Всегда надо было что-нибудь поднять, отодвинуть или
выкинуть. "Хорошего номера", наверное, никогда не было на свете, да и не
будет. Это миф, отвлеченная мечта о недосягаемом величии, невозможная, как
философский камень или вечный двигатель. Но таков закон всякой работы - надо
шире размахиваться, надо мечтать о громадном, чтобы получилось просто