"Виктор Павлович Кин. Записные книжки" - читать интересную книгу автора

десятилетиями выработанный обряд, что-то вроде сигнала, утренней трубы,
возвещающей, что папа Лифшиц пришел, садится, точно в седло, на свою кожаную
подушку и принимается за работу.
Потом обряд развертывался дальше. На зажженной спичке он обжигал перо и
погружал его в чернильницу, чтобы оно не рвало бумаги и не сажало клякс, -
суеверие человека, работавшего пером несколько десятилетий.
Перед собой он клал пачку газет и принимался их читать: серые, без
иллюстраций, в три широкие колонки, торжественно скучные немецкие газеты;
французские - с пестрыми шрифтами и уголовными романами на третьей полосе;
американские - громадные, на тридцать - пятьдесят страниц, с фотографиями
боксеров, улыбающихся женщин, железнодорожных крушений, напечатанными теплой
коричневой краской на изумительной бумаге. Газеты таили трепет далекой
жизни, шум чужих городов: президент дал обед на триста персон: Мэри Лоутон
собирается переплыть Ламанш этой весной; японское судно "Сакен-Мари"
напоролось на блуждающую мину; человеку-зверю Мартину Пикару, изрезавшему
любовницу на куски и сжегшему их в камине, оттяпали голову в Гренобле по
приговору суда. Ну-ну.
Когда-то, очень давно, когда папа Лифшиц был еще репортером, приезжал
президент Французской республики господин Фор, были иллюминация и банкеты.
Какой-то спортсмен тоже собирался переплывать какой-то пролив. В Гаванской
бухте взлетел на воздух американский фрегат "Мен" с экипажем в двести
человек; американцы объявили Испании войну и отняли Филиппинские острова.
Знаменитый Джек-Потрошитель был повешен в Лондоне. И тогда еще - давно! -
заведующий иностранным отделом в "Московском листке" Исидор Кормчевский,
полный человек в модном двубортном жилете и клетчатых брюках восьмидесятых
годов, поляк, варварски калечивший русский язык, высказал этот задумчивый
афоризм:
- Жизнь подобна колесе!
Профессиональная ирония, житейская мудрость человека, для которого
новость, сенсация сделались ежедневной рутиной, материалом ремесла.
Он был журналистом по профессии, но по призванию он был скептик...


2

Утром в полутемных комнатах редакции раздался одинокий звонок. Он
рассыпался мелкой дробью над пустыми столами и грудами смятой, испачканной
бумаги, отозвался дребезжаньем в пустом графине и обессиленно утих. Тогда из
глубины коридора вышла со щеткой уборщица, бабушка Аграфена.
Это была ее неутомимая старческая страсть, увлечение, которому она
отдавалась всей душой. Она любила говорить по телефону. Для нее это не было
пустой, легкомысленной забавой, она относилась к этим разговорам, как к
своему долгу, торжественно и сурово. Медленно она снимала трубку, прижимала
ее к желтому уху и многозначительно спрашивала:
- А откуда говорят?
Особенно волновали ее эти утренние звонки, когда в редакции никого нет
и комнаты наполнены странной, выжидающей тишиной, отзвуками вчерашней
работы. На улицах широко зевают милиционеры, дворники метут мостовую и
бредут пьяные, - особенные, специфически утренние, они отличаются
неразговорчивостью, вялостью и безразличием к внешнему миру. В эти часы