"Виктор Павлович Кин. Записные книжки" - читать интересную книгу автора

буфета, испытывая судорожное желание купить леденцов, чтобы как-то начать
свою новую студенческую жизнь. Потом он внимательно прочитал объявление,
полное темного, непонятного для него смысла: отменяются зачеты по
триместрам, вместо них будут зачеты курсовые в тех случаях, когда предмет
проходится не семинарским методом. Это не принесло Безайсу никакого
облегчения.
В воздухе носились обрывки разговоров, в разных местах коридора
образовывались группы, и вокруг них завивались летучие вихри из эпох, цифр,
экономических категорий.
Как-то вышло, что Безайс потерял вдруг способность спокойно и прилично
ходить. Сначала это обнаружилось в том, что он начал наступать людям на
ноги, отчетливо сознавая при этом, что он обут в тяжелые, подкованные
армейские сапоги. "Я извиняюсь", - говорил он огорченно и шел дальше, звеня
гвоздями о плиты коридора. Потом от растущего смущения он начал вдруг
сталкиваться с встречными и, стараясь уступить им дорогу, переступал
одновременно с ними то вправо, то влево. Со стороны он представлял себе свою
фигуру в старой английской шинели, недоумевающее, улыбающееся лицо и
чувствовал себя несколько глупо.
Смутно ему хотелось побежать по коридору, тяжело и часто дыша,
крикнуть, произвести шум. "Записывайтесь, смоленские! Отменяются зачеты по
триместрам! При чем здесь средние века?" Он по-прежнему чувствовал себя
эскадронным, случайно пришедшим в этот чужой для него дом. В эскадроне
вестовой Стонога чистит свистящим по бронзовой шкуре скребком жеребца
Тустепа, политрук правит клеенчатые тетрадки с диктантом малограмотных
бойцов, откуда-то доносится рев озверевшей медной трубы - это музыканты
разучивают новый мотив. Над эскадроном раскинулось синее приморское небо,
пахнущее хвоей и морем, - хорошо и просто.
Шаги заставили его поднять голову. По коридору шел человек и с хрустом
поедал французскую булку. Вид его отражал беззаботность и спокойствие, рыжие
волосы крутыми кольцами поднимались над красным лицом. Он прошел мимо
Безайса, потом вернулся.
- Порезался? - спросил он, глядя на него с явным интересом.
- Нет еще, - ответил Безайс, - только собираюсь.
- А я порезался.
На минуту он оставил булку, чтобы сделать грустное лицо, потом снова
принялся за нее.
- Жизнь! Готовился, готовился целое лето. Думал, что непременно
выдержу. И на чем, главное, - на обществоведении!
Его уши порозовели от возбуждения. Он присел к Безайсу на подоконник.
- Понимаешь? Он меня вчера спрашивает: "Что должен делать коммунист,
если его выберут в буржуазное правительство? В министры?" Что я ему сказал?
Я сказал, что он должен защищать... это самое... рабочий класс, словом.
Он положил булку на подоконник, встал и начал изображать экзамен в
лицах. Прищурив глаза и выпятив нижнюю губу, он заговорил вдруг ехидным
дискантом:
- Как же это он будет его защищать?
Потом снова своим обычным голосом, придав лицу застенчивое и
симпатичное выражение:
- Он будет издавать для рабочего класса законы.
- А буржуазия? Позволит она ему издавать такие законы?