"Виктор Павлович Кин. Записные книжки" - читать интересную книгу автора

Безайса в лесу, о Варе и о девушках вообще. Некоторые фразы
("глаза в женщине - это, брат, самое главное...") вошли в
окончательный текст*.
______________
* Примечание редакции.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Шикарная девочка, а? - продолжал Безайс небрежно.
- Вот именно.
- Все на месте, - сказал Безайс, отламывая сухую ветку. - Заметил,
какие у нее глаза? Глаза в женщине - это, брат, самое главное. Веснушки ее
ничуть не портят, даже наоборот. И ко всему этому комсомолка. Заметил ты,
что комсомолки редко бывают красивыми? У меня в горорганизации было тридцать
процентов девушек и все были некрасивы, как смертный грех. Отчего это?
- Ну, не все конечно, - возразил Матвеев, любивший точность. - Бывают и
красивые.
- Да, бывают. Это мне приводит на ум одну штуку. У меня в Москве
осталась девочка. Я познакомился с ней случайно, у ребят в общежитии.
Тоненькая, брюнетка, со стрижеными волосами, Оля.
- Комсомолка? - безучастно спросил Матвеев.
- Не стану же я связываться с беспартийной.
- Почему же она не провожала тебя на вокзал?
- Она начала плакать за неделю до отъезда. Красиво было бы, если бы она
пришла плакать на вокзал. Надо тебе сказать, что я не выношу женских слез.
Матвеев тоже сказал что-то нелестное для женских слез, хотя сам он
видел женские слезы только раз в жизни, когда отколотил свою девятилетнюю
сестру за донос об украденном сахаре. Он сделал еще несколько вопросов о
покинутой Безайсом брюнетке, но Безайс отвечал ему неохотно, и Матвеев
должен был удовлетворить свое любопытство категорическим заявлением, что это
была "чертовски хорошенькая девчонка".
Безайс молча отошел в сторону и принялся собирать хворост. Он был
недоволен собой и теперь несколько сожалел, что пустился на такую интимную
откровенность. Оля действительно существовала в природе и действительно
занимала место в сердце Безайса. Может быть даже, что Оля и плакала бы при
разлуке с Безайсом, если бы не одно препятствие, о котором он не стал
рассказывать Матвееву.
Это препятствие заключалось в том, что у Безайса никогда не хватало
смелости на объяснение в любви. Все его романы развивались в полном согласии
с его намерениями, но когда дело доходило до этого ответственного момента -
мужество покидало Безайса. Он не мог заставить себя наклониться к розовому
от смущения уху девушки, сжать влажную, мягкую руку и шепнуть три несложных,
коротких слова:
- Я - тебя - люблю...
Его робость была несчастьем, почти болезнью, и только один Безайс знал,
чего она ему стоила. Сколько раз он повторял про себя и вслух эти слова,
стараясь приучить себя к звуку собственного голоса. У дверей общежития,
прощаясь и всматриваясь в черные, блестящие глаза Олечки Юрьевой, глядевшие
на него с некоторым нетерпением, он заставлял, приказывал себе сказать эту
заветную фразу, но вместо того он говорил, небрежно покачиваясь на каблуках,
о топливном кризисе, о способе приготовления чернил из химического