"Анатолий Ким. Собиратели трав" - читать интересную книгу автора

возраста, как знаменитый Роберт Самсонов в пору своего заката. И у этого
человека больше не было прошлого, бесценного в воспоминаниях, потому что
прошлое имеет смысл только для того, кто живет, располагая будущим. А он
знал срок своего будущего. Кто не знает подобного срока, тот на деле владеет
вечностью впереди, - тому владеть и мириадом солнц и лун прошлого, легендами
древности, отвагой ее героев и всей истории человечества, как своей
собственной. А если впереди всего месяц жизни, то и позади не больше. Месяц
же назад был впервые определен диагноз его болезни, которую еще не умеют
лечить на Земле; И далее ничего не было, кроме болезни, - и вот он, день
сегодняшний.
Подходя к морю, приближаясь к сияющему куполу света над ним, он шел
мимо бараков, мимо крошечных огородов с картошкой, луком и редиской да мимо
клуба "Салют", прозванного в городе "киносараем" за свой неуютный, амбарный
вид.
Он поднялся последним крутым проулком наверх - и увидел в створе двух
соседних заборов темно-сине-серое могучее тело утреннего моря. Остановился
возле глухой дощатой стены тихого домика и в последний раз оглянулся назад.
Город и жители его, которых он знал когда-то, много лет назад, и медсестра
Света, и все знакомые улицы, и все дома, и высокие трубы дымящих кочегарок -
все это оставалось позади, он же уходил один к морю.
Далее путь его продолжался влево, по полотну железной дороги, ведущей к
соседней шахте, и насыпь была обметана сугробцами и барханчиками песка.
Вдоль железной дороги тянулся ряд последних домиков города, которые чем
дальше уходили к пустынным дюнам, тем становились мельче. И самые крайние
домики были совсем крошечные, хрупкие, легкие на вид, словно ящики из сухих,
звонких дощечек. Иной домишко был всего об одно глухое оконце. Цвета эти
домики-скворечни были того удивительно серого, матово-серебристого, который
так подходит к светлому песку и благозвучной гамме сахалинской марины, -
цвет такой приобретает некрашеное дерево после долгого мытья дождями и
влажными туманами, после многолетней работы над ним солнца и соленого
морского ветра, после терпеливой шлифовки его летящим над землею песком.:
Карликовые огороды возле домов были обтыканы по краям палками, бочарными
клепками, обнесены сверх этого кусками рыбачьего невода - иной огородик был
весь накрыт полуистлевшей сетью. Человек шел мимо них, вновь вглядываясь во
все то, что он любил, оказывается, всегда и чего никогда не забывал.

Но главным, самым главным, могучим - и самым необъятным после неба -
было здесь море. Оно, свинцовосинее, отсвечивающее у горизонта зеленью,
сейчас только просыпалось - широко зевало пастью наворачиваемых на мель
волн. И ревел прибой, словно стадо растревоженных медведей, и песок на самой
кромке берега был при наливающемся свете утра смуглым, как горбушка хлеба.
На плавной и широкой зыби, из которой и рождались у берега прибойные
косматые волны, - на гладких бегущих грядах зыби блистал отсвет серебра и
меди рассветного, чуть хмурого неба.
А оно - необъятное и необозримое в высоту и ширь - по всему своему
яркому, напряженному фону было испещрено серыми и синими мраморными
прожилками. И, глядя на это великое небо, человек шел, робко улыбаясь,
испытывая щемящее желание молитвы.
На пути его стоял по колено в воде отмели рыбак, перед ним кипели
буруны. Рыбак быстро-быстро вращал катушку спиннинга, приподнятый конец